Чернышевский - [76]

Легенде, своекорыстно распространявшейся теми самыми людьми, которые всячески мешали Чернышевскому проявить себя вновь в научно-литературной работе, бьет в лицо вся литературная деятельность Чернышевского в 1883–1889 гг. Дело не в «отсталости» Чернышевского, а в том, что, действовавшее на легальной арене либерально-народническое общество, со своей публицистикой и журналистикой, всем своим идейно-политическим уровнем опустилось ниже Чернышевского.

Вот как тот же В. Г. Короленко в 1888 году характеризовал в своем интимном дневнике господствовавшее направление общественной мысли:

«Народничество» — какое страшное слово и какая безобидная сущность! Народничество в одном фланге (Южаков) проповедует, что Россия есть «государство, построенное по мужицкому типу», что ей предстоит защищать народы, труд, рабочих всего мира, против английского лендлорда и всесветного капитализма, представляемого Европой, и посему Россия должна укреплять свои позиции в Болгарии (частичное подчинение) и других местах. В лице «Русского богатства» народничество вопиет о «непротивлении». В лице «Недели» шлет проклятия конституции и стоит за самодержавие. В лице В. В. и Пругавина выводит генезис государственного строя из общины, как из ячейки, а поелику община — гениальное произведение народного творчества, то и развившееся из оной государство — чуть не идеально… И эта невиннейшая вещь являет некие опасности, и эта проповедь «смиренномудрия» считается «зловредной». Ирония судьбы!»^{185}.

Нельзя злее обрисовать политическое и идейное разложение, в котором застал передовые элементы русской интеллигенции вернувшийся из ссылки Чернышевский. Это были продукты распада некогда революционной идеологии. Беда была лишь в том, что «народничество» еще определяло господствующее настроение, а от его грядущих могильщиков, от марксистского подполья Чернышевский был отделен тысячью рогаток.

Ясно, что общество, которое жило подобными идеями, перед лицом вернувшегося из Сибири Чернышевского должно было или признать свое собственное ничтожество, или объявить Чернышевского «отсталым» стариком со «странностями». Повторим еще раз: «странности» Чернышевского были маскировкой презрения оставшегося верным себе социалиста и революционера к описанному так рельефно Короленко обществу с его земской работой, народнической социологией, толстовской философией и политической импотентностью, прикрываемой воздыханиями о социализме, растущем в крестьянской общине.

Чернышевский 80-х годов не только ни в чем не изменил ни себе, ни своему делу проповеди социализма и материализма, но и не проявил ни малейшего ослабления силы своего [могучего ума. Об этом свидетельствуют и его статьи 1888–1889 гг., приложенные к переводу Вебера, в которых некоторые формулировки близко подходят к материалистическому истолкованию истории, и его предисловие к новому изданию «Эстетических отношений» — работа, написанная в 1888 г. и которую Ленин в 1910 г. характеризовал как «замечательное рассуждение», — и его статья о дарвинизме (1888 г.), напоминающая аналогичные соображения Энгельса, и, наконец, его замечательные воспоминания о движении 60-х годов.

То, что мы имеем в этой области и что собрано во втором отделении III тома его «Литературного наследия», представляет, собственно, отрывки, точнее осколки более обширной работы, о которой мечтал Чернышевский и которую он в одном из писем называет «обзором журналистики от 40-х до 60-х годов». Судя по сохранившимся отрывкам и по разбросанным в письмах намекам, эта работа должна была бы представлять собой выяснение и реабилитацию революционного движения 60-х годов. Именно эту задачу преследовал Чернышевский в своих воспоминаниях о Некрасове, Добролюбове, Тургеневе, студенческом комитете и его столкновении с Костомаровым, в замечаниях о Герцене и т. д.; эта же мысль руководила им в работе над материалами для биографии Добролюбова. Цензурные и материальные условия помешали Чернышевскому выполнить эту задачу. Но и те отрывки, которыми мы располагаем, показывают ясно, в каком направлении двигалась мысль Чернышевского в 80-х годах. Это — то же четкое, резкое отделение революционного движения от либерализма всех мастей, то же «плебейское» недоверие и презрение к «барскому» прогрессизму Тургеневых, тот же революционный, «мужицкий» — по слову Ленина — демократизм, противопоставленный всем видам благожелательного, идущего сверху реформизма. Эти «воспоминания», несмотря на всю их отрывчатость и цензурную сглаженность, не только неоценимый ключ к пониманию общественной борьбы 60-х годов, не только свидетельство поразительной памяти Чернышевского, но и свидетельство неостывших до самой смерти революционных стремлений их автора.

В истории мирового революционного движения много примеров героизма и самопожертвования, но во всей плеяде великих революционеров мира Чернышевский выделяется несгибаемостью своей воли, непреклонной верностью своим убеждениям, пронесенным через величайшие испытания.

Царизм и либерализм уготовили для своего непримиримого врага величайшую пытку, сравнительно с которой простое убийство было бы снисхождением к врагу. Перенести эту пытку, не сломившись, помогли Чернышевскому абсолютная уверенность (в правильности защищавшегося им дела, вера в то, что сама пытка поднимает значение его заветов в среде трудящихся масс.