Черные яйца - [61]

«Кручу-верчу, запутать хочу», – некстати вспомнил Владимир Ильич присказку симбирских наперсточников.

Наконец тощенькая шепнула что-то разодетому, как попугай, соседу, сосед ткнул локтем своего дружка в черном плаще, словно позаимствованном из гардероба персонажей Виктора Гюго, и вся троица, преувеличенно-лениво поднявшись со стульев, странно и жеманно подергивая плечами, направилась к Владимиру Ильичу.

Ульянову вдруг стало страшно. «Апаши, – подумал он. Черт бы меня побрал. Заигрался. Ладно, будем выкручиваться. Официанта сейчас позвать, вызвать экипаж. И валить, валить отсюда».

* * *

Вот уж ребятки оттягивались... Закосив призыв. Перли девок, квасили, причем яростно, не так как нынче, а по-настоящему яростно – с оттягом. Фактологически дробили свое сознание – поставь швейную машинку рядом с трупом. Может быть, твоей матери. Может быть – жены. Или – твоим. И подумай. Трупов – до ебени матери. На выбор. Верден-Марна....

Верлен – мудак. Козел полный. Пидор к тому же. La femme jouait avec sa chatte.[13] Дешевка!

И Гийом мудак. Хоть и не пидор. Сыграл в игры патриотов. Калекой остался.

А фосген пахнет свежим сеном. Об этом еще Олдингтон написал.

Дадаисты, мать их так, спускали батистовые кружевные панталоны своих шлюх, вонзали ses baguettes magiques, ну, у кого что было, в вялую плоть, а потом бежали листовки разбрасывать, в кафешках ураганить... А девушки-то, девушки?

Девушки ждали дадаистов, чистили перышки, стирали заблеванные манишки своих героев и ждали.

Уже тогда они были мертвы. Уже тогда, когда ураганили в кафешках и перли девок. Все они были мертвы. Война не затронула Швейцарию. Так написано во всех энциклопедиях.

Затронула.

Все они умерли. Они умерли, сидя за столами в своих кафешках, они умерли в постелях на полотняных дешевых простынях.

Фосген пахнет свежим сеном.

Каучук шел в Европу. Европа воевала. В Белеме[14] зарабатывали деньги. В Белеме пел Карузо, и белье его отправляли стирать в Париж. Те, кто победней, отправляли свое белье в Лиссабон. Так и жили.

А дада квасили в своих сраных кафешках. Забив болт. Дезертиры. Суки.

* * *

Мишунин перенес центр тяжести с правой ноги на левую.

Стоять еще десять минут.

Суки, дадаисты. Им бы так проторчать на Красной площади. Им бы на рожи эти поглядеть. Под вспышками долбаных «Кодаков». Посмотрел бы я на вас...

Все они умерли. Как писал Фолкнер – «Все они мертвы, эти старые пилоты».

Я стою здесь. Я дал присягу. Я знаю, что придут на мое место салаги, которых будут учить так же, как меня учили, я знаю, что я охраняю труп, что я охраняю то, что никому уже не нужно, но я буду стоять здесь ровно столько, сколько приказано. Буду. Потому что до дембеля мне тридцать восемь дней. Потому что через тридцать восемь дней – болт на все!

* * *

Фосген пахнет свежим сеном. Война не затронула Швейцарию.

Кружка холодного пива в короткой руке, кафе на берегу озера, шляпа, черный костюм и толстожопые швейцарские официантки. Господин с не по-швейцарски раскосыми глазами. Сидит и божоле жрет. Деньгами не делится, падла. Бородка, лысинка, но вполне симпатичный мужчина. Очень только закомплексованный.

Когда Иоганна к нему подскочила, да на лысине след помады оставила, аж вздрогнул нездешний мужичок. А, кстати, откуда ты, человече?

– Он по-польски вроде говорит, – сказала Иоганна.

– Может, русский?

– Nein.[15]

Сука – голубь. Надо же было так выбрать место, чтобы прямо мне на сапог. Блямбу такую посадил во время караула. И чего теперь? А ничего. Стоять, терпеть.

Мишунин хотел моргнуть. Ничто так не вырабатывает патриотизм, как служение в РПК. Достоинство. Отвага. Честь, ум и совесть. С кем ты в разведку, мать твою, пошкандыбаешь, как не с солдатами РПК? Мы же вымуштрованы, мы же отточены, как кинжалы, мы же по росту выстроены, мы же все русские, как на подбор, взять хотя бы сержанта Бронштейна – русский профиль, красавец-мужчина, хоть в роли Добрыни Никитича снимай. Все мы здесь русские. Все – красавцы. Рота почетного караула.

Фосген. Что такое фосген? Мы напридумывали столько разных формул, мы в этом смысле впереди планеты всей. Какой там, на хрен, фосген? Не запугаешь нас фосгеном.

* * *

– И по-французски, и по-немецки, – осторожно ответил господин в шляпе. – И по-польски чуть-чуть. Присаживайтесь. Проше, пани, паньство...

Короткие пальцы господина в шляпе забарабанили по столу.

– Что кушать будете?

Жан был на кокаине. Патрик был на понтах. А Иоганна просто была при них – при Жане да при Патрике.

– Assiez-vous[16], – недружелюбно кивнул господин в шляпе.

– Bonjour, – пробурчал Жан, валясь на стул напротив господина.

Владимира Ильича провести было трудно. Особенно таким придуркам, как эти трое. Он давно научился пользоваться боковым зрением, он спиной умел чувствовать опасность – он всегда от шпиков уходил, без беготни, без одышки, без пота на лице. С детства овладел этим искусством. В критические моменты вспоминалась ему дырка в заборе пьяницы-Лекова, инспектора путей сообщения. Таких дырок везде полно. Нужно только уметь их замечать. Или тебе двор проходной, или трамвай, от остановки отъезжающий, – те же дырки лековские.