Черные воды Васюгана - [48]

Я кивнул, не подозревая, к чему он клонит. Его друг, продолжал Петр Михайлович, получил спирт летом, измеренный в десятках литров. Я прервал его. «Это противоречит правовым нормам; жидкость при условии, что она не может быть доставлена в запечатанных, калиброванных емкостях, должна измеряться по массе, т. е. взвешиваться», — возразил я. «Да, точно, — поддержал он, — но сейчас уже ничего не изменишь». Он замолчал. «Ну и получается, что спирт он взял летом, — продолжил он, — а сейчас зима. Теперь спирт сжался. Не так ли? И вы, грамотный учитель физики, могли бы подсчитать, насколько объем спирта уменьшился при охлаждении его с +30 ^оС до -30 ^оС!» Он дал мне данные первоначального объема спирта.

Здесь-то и был заяц в перце![79] Я был смущен его просьбой; тем не менее, боясь его разозлить, я уступил. «Теперь подпишите это», — сказал он радостно, когда я закончил расчеты. Я сделал это. Что произошло дальше, я узнал только потом. (А случилось следующее: мой хозяин не поленился, пошел с моей бумажкой в школу и попросил доверчивого директора, который не знал предшествующей интриги, заверить мою подпись; после чего он направил «экспертное заключение» в суд.)

Через несколько дней я получил повестку в прокуратуру. Со смешанным чувством, не зная за собой проступков, я вошел в управление. Едва я назвал свое имя, как прокурор зарычал на меня: «Ты занимаешься подпольной деятельностью! Знаешь ли ты, что за это бывает?» Он подал мне мое «экспертное заключение». Я был бледен, как сыр. «Я… я не писал этого. Это его спирт, — заикался я. — Я не знаю имен, сделал только расчеты, насколько уменьшился объем спирта, это написано в учебнике за седьмой класс». «Для чего ты это вычислял?» — давил на меня прокурор. «Мой хозяин попросил меня об этом», — малодушно ответил я. «Сколько он тебе за это заплатил?» — захотел он знать и стукнул кулаком по столу. «Ничего, совсем ничего, — оправдывался я чуть не плача. — Я просто хотел оказать ему услугу». Он еще несколько раз изрядно наорал на меня, а затем отпустил. Спотыкаясь, я вышел счастливый, что так легко отделался. Этот случай стал для меня уроком на всю жизнь: никогда бездумно не ставь свою подпись.

Конец истории был такой: дело «администратора-алкоголика» было приостановлено — и именно по причине «мнения эксперта». Поговаривали, что и следователь спиртом не брезговал. А с тем прокурором мне суждено было встретиться еще раз при обстоятельствах для меня не столь гладких.

Это было в июле 1948 года; я только что отправился в свой первый отпуск в Тегульдете, как вдруг заболел. Ни насморка, ни кашля, никаких других симптомов простуды; ничего не болело; ни тошноты, из-за которой я мог бы сделать вывод, что это расстройство пищеварения, — только высокая температура. «Ну, это даже лучше», — успокаивал я себя. Однако мне становилось все хуже, температура росла. Меня даже начала трясти лихорадка, но при высокой температуре это не такая уж редкость. Потом начался понос. Мой хозяин посоветовал мне отыскать фельдшера: «Добросовестный, опытный человек», — подбадривал он меня. Маленький, худенький, юркий старичок-фельдшер напомнил мне гауфского «стеклянного человечка». Он внимательно выслушал меня, задал пару вопросов, сказал: «Ясно, малярия. Пара порошков хинина поставят тебя на ноги». Я недоверчиво посмотрел на него: нет, этого не может быть. О малярии я имел некоторое представление: лишь три дня возникали приступы озноба — после этого они больше не повторялись; к тому же малярия — болезнь тропиков, и я до этого никогда не слышал, чтобы она встречалась в Сибири. Наконец — совершенно очевидно — между длительным расстройством кишечника и малярией явно не было ничего общего. Да, фельдшер — это все-таки не врач. Ах, какую злую шутку сыграла со мной научно-популярная книга Пауля де Крувса «Охотник за микробами», из которой я черпал свои поверхностные медицинские знания. Прошло еще несколько дней; мне становилось все хуже и хуже; температура 40, понос. «Мне нужен врач», — думал я испуганно.

Перед глазами предстал облик нашего семейного врача в Черновице, которому я безгранично, да что там, просто слепо доверял. В детстве я часто страдал от простуды; когда доктор Красовский с чемоданчиком в руках заходил в мою комнату, глаза у меня загорались; потому что я знал — уж он-то меня вылечит. Было просто здорово, когда он худыми, прохладными пальцами ощупывал мою горячую грудь, когда он добросердечно и уверенно смотрел мне в глаза.

Доктор Красовский был родом из России. В 1917 году он эмигрировал и поселился в Черновице. Он был представителем той старой русской интеллигенции, которой были свойственны высокие чувства, прогрессивный дух и прекрасные манеры истинного благородства нации. Революция раздавила, искоренила эту интеллигенцию из одной лишь слепой ненависти ко всему высокостоящему, а затем поднялась новая, большевистски ориентированная интеллигенция, которая зачастую была не в состоянии даже грамотно выражаться на своем выразительном и певучем языке, и только ее невежество могло превзойти ее неотесанность. Когда «увели» моего отца, я в своем глубоком отчаянии, ища совета, обратился и к доктору Красовскому. Он всплеснул руками. «У него ведь больные сердце и почки», — сказал он растерянно. По собственному побуждению он написал заключение о состоянии здоровья отца, которое в качестве ходатайства было предъявлено в тюрьму. У доктора Красовского были старомодные представления о морали и справедливости. Тем временем вездесущее, никогда не дремлющее НКВД принялось за русских эмигрантов: они расценивались как предатели и злейшие враги самого лучшего, гуманного, человеколюбивого общественного строя. Доктор Красовский прибег к цианистому калию.