Черные руны - [13]

Йоун уже так набрался, что вдрызг пьяный повалился на постель, мертвый для этого мира.

Ислейвур еще долго сидел не шевелясь, ненависть и обида кипели в его душе. Затем он поднялся, молча обвел взглядом жуткое жилище и вышел на улицу, где бушевал шторм. Тоскливый, наводящий ужас хрип доносился с побережья, казалось, будто там издыхало какое-то чудовище. Резкими порывами налетал шквалистый ветер, словно чудовище вдыхало воздух, а затем с силой выпускало его из себя. Шторм разыгрался не на шутку, в воздухе бесновались смерчи из соли, песка и пыли. Негде было укрыться от необузданности стихии, разве что в мрачной лачуге, но там было еще страшнее, чем снаружи. Он побрел прочь от хижины, по старой привычке поглядывая на облака – не похоже, что завтра удастся выйти в море. Значит, еще один день в хижине, взаперти, без всякого дела, в молчании и ненависти. По-видимому, много таких вот дней минует, а проклятие все будет висеть над ними.

Ислейвур взглянул на дохлую овцу в окне, исходивший от нее смрад давно мучил его, но он делал вид, что ничего не замечает, не осмеливаясь пока в открытую спорить с братом, однако в ту минуту, когда он сидел и слушал его бесстыдную пьяную болтовню, чаша терпения переполнилась. Он изо всех сил пнул овцу ногой – приятно было хоть так дать волю своим чувствам. Потом спустился к берегу, чтобы осмотреть лодку, и долго пробыл там, несмотря на холод и пронизывающий ветер: даже здесь было лучше, чем в зловонной норе с Йоуном.

Кругом не видно пи одной живой души, все попрятались по своим лачугам – забытая богом и людьми земля, остров мертвых. Ислейвур попытался было сосредоточиться и придумать, как все-таки выбраться из кошмарного положения, в котором оказались они с братом, но по слабохарактерности так и не нашел выхода. Тогда он пошел обратно к хижине. Внутри стало заметно светлее, поскольку овца исчезла из оконного проема. Он тихо вошел, постоял, прислушиваясь. Несмотря на завывания бури, в хижине царила какая-то зловещая тишина. Он стоял, затаив дыхание, и слушал. Могло показаться, будто он слушает свист ветра, врывавшегося в разбитое окно, но ему-то было известно, что это не так. Наконец он подошел к брату.

Йоун лежал неподвижно, лицо его было закрыто овцой. Ислейвур потрогал руку брата, она была холодна как лед. После некоторых колебаний он отправился в соседнюю хижину и попросил одного из рыбаков:

– Пойдем сходим ко мне домой, Йоун сегодня пил целый день, и я просто не мог оставаться с ним. Если он и сейчас не спит, то я ни за что не войду туда, потому что он страшно злой, лучше уж переночую в лодке, под парусом.

Когда они подошли к хижине, Ислейвур заметил:

– Наконец-то он вытащил овцу из окна, только куда он ее дел?

Еще с порога они увидели, что произошло.

– Овца до того прогнила, что выпала из окна и задушила его, – сказал Ислейвур.

– Ясное дело, – промолвил рыбак, – не стоит затыкать окно гнилой овцой. Только вот беда, выпала-то она не наружу, а ведь снаружи оставалась большая часть ее.

4

Вот так образовалась своего рода памятка в абсолютно ровном течении времени, которое непрерывно и беззвучно стремилось вперед, как жуки-плавунцы в речке к северу от усадьбы священника. Позднее удобно было ссылаться на эту зарубку во времени и говорить: «Ну помнишь, тот год, когда Йоун Кристбергссон задохнулся под овцой».

Теперь у судовладельца Ислейвур а работы прибавилось, поскольку у него уже было две лодки, но тут возникло одно препятствие. Он никак не мог заполучить матросов. Конечно, многие уже нанялись к кому-то, но все же оставались в поселке парни, которыми можно было бы укомплектовать экипаж, по крайней мере на одной лодке, ведь для другой нужен был еще и капитан. Но все его попытки оказались совершенно безрезультатными, и, получая отказ за отказом, он все больше падал духом.

Довольно часто вместе с мужчинами на лов выходили и женщины, но, хотя Ислейвур был знаком с одной из них и знал, что она хорошо владеет веслами, немыслимо, чтобы она согласилась пойти к нему матросом – такая удача разве что во сне пригрезится. Поэтому он выходил в море один, как раньше; но до чего страшно было оставаться одному в хижине в промежутках между выходами в море, теперь он чувствовал себя еще более одиноким, хотя при жизни Йоуна особого веселья тоже не было. Не в силах вынести одиночество и тоску, он собрался с духом и решил пойти к рыбакам.

Они стояли группой возле сарая для починки сетей и разговаривали; у всех этих людей одинаковые заботы, быть не может, чтобы с ними трудно было найти общий язык, надо только сломать лед. При его появлении все замолкают, смотрят на воду, прячут глаза. Перед ним словно вырастает стена. В отчаянии он поворачивает назад, но тут же вспоминает свои страшные, темные, бессонные ночи – он должен, должен что-то придумать! Едва слышным голосом он спрашивает, что они там разглядывают.

Сначала никто будто и не слышит его, затем один из них уклончиво отвечает:

– Да нет, тут и вправду смотреть не на что, лучше, пожалуй, пойти домой. – И люди расходятся. Но, поднявшись на пригорок, опять собираются кучкой и заводят разговор, молодые парни начинают в шутку тузить друг друга: силу девать некуда. Незаметно, чтобы этих людей разделяла стена.