Черные розы - [45]
Подобно кошке, тихо, крадучись, мимо нее проскользнула Гюльшан. Она остановилась у входа в лачугу и, прильнув к стене, чтобы быть незамеченной, ловила каждое слово.
— Спасибо тебе, дорогой мой, — доносился до нее голос Амаль. — Я знаю, что любовь приносит тебе только горе и страдание. Из-за этого ты стал посмешищем у людей, лишился ночлега и хлеба. Я сегодня скажу отцу: «Или благослови нас, или пусть Азраил возьмет мою душу. Не хочу больше таиться от людей». Не знаю, что принесет мне завтрашний день… Увидят ли мои глаза свет, как тебе обещали в Кабуле… Но наперекор всем злым духам я готова перенести любую боль, только б увидеть тебя, твои глаза, улыбку, лицо!.. Пусть приедут врачи и возьмут меня в больницу. Я согласна!
Гюльшан услышала какой-то шум. Это Надир бросился к Амаль.
— Амаль! Я сделаю все для тебя!..
Петля ревности сдавила горло Гюльшан: «О аллах!.. Он обнимает ее!..» Но она пересилила себя и осталась неподвижной. Затаив дыхание и не спуская глаз с Биби, склонившейся над огнем, дочь Азиз-хана продолжала вслушиваться в разговор.
— Пойду, Надир, туда, куда поведут меня твои ясные, видящие глаза: в Кабул, в горы, долины. Все равно. Не побоюсь ни неба, ни муллы Башира! Пусть знают все — я твоя!
Последние слова она произнесла так громко, что Биби встревожилась. Она вскочила, чтобы броситься к своим детям, и вдруг замерла на месте: перед ней стояла Гюльшан. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Горящие глаза дочери хана ей сказали: «Запомни, когда-нибудь твой сын почувствует острый нож моей мести. Не жить ему на белом свете, не жить!»
— Я хотела навестить Амаль, — с виноватой улыбкой шепнули ее губы. — Но… — И, не вступая в разговор, Гюльшан стремительно бросилась со двора. «Ну нет, я не допущу тебя до врачей! — яростно бушевало у нее в груди. — Ты останешься здесь навсегда и будешь такой же несчастной и беспомощной, как и сейчас. Дальше этой лачуги ты никуда не уйдешь, и глаза твои не увидят его никогда!.. Вы еще не знаете, на что способна дочь Азиз-хана!..»
Биби тревожным взглядом проводила Гюльшан: «Как бы это необузданное существо не натворило бед!» И с этими мыслями вошла в лачугу.
Амаль, прижавшись к груди Надира, плакала счастливыми слезами.
Сердце матери зашлось от счастья. Зеленая веточка, которую сорвал ее сын из сада жизни, стыдливая, робкая Амаль была такой же чистой, как и ее Надир.
Заметив мать, Надир тихонько освободил девушку из своих объятий и, опустив голову, скрыл свое пылающее лицо. Мать повернулась на шорох у порога и увидела Саида.
— Ия, рабби! — раздалось его изумленное, гневное восклицание.
— Абу!.. Отец!.. — бросилась к нему Амаль.
Поймав отца за руку, она горячо и торопливо заговорила:
— Отец, я твоя дочь, ты мой повелитель. Я всегда слушала тебя и не делала ничего, что могло бы омрачить твою душу, огорчить тебя…
Саид молча смотрел в широко раскрытые глаза дочери, наполненные слезами.
— И впредь я буду верной твоему крову, твоему хлебу, твоим заботам, — продолжала лепетать Амаль. — Но сейчас я прошу тебя сжалиться надо мной, понять меня сердцем!
— Говори короче, чего ты хочешь? — резко оборвал ее Саид.
— Ты отец, ты добрый. Я хочу, чтобы ты спокойно выслушал меня. Ты сам любил мою мать… А разве твоя дочь не имеет права на любовь?..
— Амаль… — дрогнул голос отца. — Сжалься, наконец, и ты надо мной…
— Нет! — крикнула Амаль, и голос ее отвердел. — Вот Надир. Отныне считай его своим сыном! Жизнь моя только с ним. Пусть он бедный. Это не позор. На хлеб он всегда заработает. Все вместе мы будем трудиться и жить. Верь моему сердцу и благослови нас от чистой души, я нашла свою радость, свое счастье!
Саид молчал. Тысячи дум теснились в его голове.
Надир и Биби стояли в стороне, не смея проронить ни слова.
— Отец! Он стал гоним миром, — наступала все больше Амаль. — А за что? За то, что полюбил твою дочь — дочь бедного садовника, твою слепую Амаль.
— Лахавле!.. — не выдержал Саид. — Доченька, хватит, ведь я тоже человек…
Амаль схватила его за кушак.
— Дай мне еще одну минуту терпения, и я отпущу тебя. Ответь мне: зачем ты стал на их сторону? Зачем ты слушаешь муллу Башира? Разве это не великий грех против обездоленного Надира? Если ты любишь меня, зачем уговариваешь стать женою хана?
Высоко подняв голову и глядя на отца невидящими глазами, полными слез, Амаль отчаянно зарыдала.
— Ты сам не раз говорил, что счастье не в богатстве, — говорила она, подавив рыдания. — Я не хочу менять купленное тобой ситцевое платье на шелка и золотые браслеты гарема. Люблю вот этого всеми гонимого и презираемого бездомного кочевника!
Она обернулась в сторону Надира, улыбнулась.
— Где ты, мой милый? Подойди сюда. Пусть отец поцелует тебя. Ты будешь его сыном, его… любимцем!
Глаза Саида наполнились слезами, а ноги Надира словно окаменели. Он не мог тронуться с места. Биби дрожала как в лихорадке.
— Дочь моя, — продолжал отчаянно сопротивляться Саид. — Твоя жизнь с ним будет несладкой…
— Я согласна на все!..
— Оставьте друг друга, забудьте безумные мечты…
— Отец, это невозможно!..
— Но ведь ты… ты слепая, — наконец произнес он обжигающее его душу слово.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Когда Англия вступила в Первую мировую войну, ее писатели не остались в стороне, кто-то пошел на фронт, другие вооружились отточенными перьями. В эту книгу включены три произведения Г. К. Честертона, написанные в период с 1914 по 1917 гг. На русский язык эти работы прежде не переводились – сначала было не до того, а потом, с учетом отношения Честертона к Марксу, и подавно. В Англии их тоже не переиздают – слишком неполиткорректными они сегодня выглядят. Пришло время и русскому читателю оценить, казалось бы, давно известного автора с совершенно неожиданной стороны.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.