Черные розы - [31]

Шрифт
Интервал

Надир хотел уже подняться, как на пороге лачуги показался Саид с чайником в руках. Он вышел во двор, развел огонь под очагом, поставил чайник и вернулся в жилище.

«Амаль, наверное, очень плохо!» — встревожился Надир и хотел было броситься вслед за Саидом, но сдержался. Переменив место засады, он подкрался к самому жилью, чтобы можно было слышать все, что там происходило.

— Не плачь, дочь моя, — услышал он голос Саида, — не плачь. Насильно я не отдам тебя. Аллах милостив, ты поправишься. Видишь, о тебе беспокоятся все: и хан, и Наджиб-саиб, и Биби. Может быть, и табиб-саиб что-нибудь придумает для тебя.

— Нет, отец, я уже не встану. Видимо, мне суждено… — И Амаль зарыдала.

В это время над очагом звонко застучала крышка чайника. Саид поспешно вышел из лачуги, заварил чай и не успел вернуться в дом, как показалась Биби. Она подошла к Саиду, и они о чем-то зашептались. Мать, как видно, в чем-то убеждала его, а он в ответ беспомощно разводил руками. Надир напряженно прислушивался, но не мог уловить ни единого слова. От волнения у него перехватило дыхание.

Юноша не мог сказать, как долго просидел он в своей засаде. Он знал только, что таких мучительных и томительных минут ему никогда еще не приходилось переживать. Время казалось вечностью. И как только мать и Саид ушли, он рванулся вперед и замер у порога. Амаль лежала в постели. Ее ясные светлые глаза были направлены прямо на него и как будто говорили: «Я вижу все-все!»

— Отец, ты еще здесь? — заслышав шорох, тихо спросила она.

От волнения Надир не смог ответить. Ему не верилось, что после долгой разлуки он снова видит свою Амаль.

— Отец! — повторила свой зов Амаль.

— Амаль! — тихо отозвался Надир.

Амаль, всегда тихая и подавленная, перешагнув пропасть страха и девичьей сдержанности, встрепенулась от радости: она узнала его голос.

— Надир, милый, хороший… — Она поднялась с постели, широко раскинула похудевшие смуглые руки. — Где ты? Подойди же ко мне!

Надир кинулся к ней.

Амаль обняла его, крепко прижала к себе его вихрастую голову, с трепетом гладила его лицо, трогала за ухо, на котором висела серьга.

— Мой милый, бесстрашный, как долго ждала я тебя!.. — шептали она. — Ты пришел, ты не испугался ханского запрета… И я, я тоже никого не боюсь. Не стыжусь… И сама обнимаю своего Надира… Это грешно, конечно, но мне все равно. Я умираю и хочу уйти с твоей любовью… Я люблю тебя, мой Надир! Люблю за твои муки, за чистую душу, за твое бесстрашие. Песни твои не дают мне покоя, я хочу без конца слушать твой голос… Спасибо тебе, ты исполнил мою просьбу, порадовал своими утренними песнями… — Она притянула голову Надира к себе, и они опьянели от первого, чистого поцелуя.

Амаль взяла руку Надира и не отпускала ее, забыв, что над ними повис острый меч законов шариата. Задыхаясь от полноты счастья, она говорила:

— Спасибо за все и тебе и тете Биби. Моя мама зовет меня к себе, стосковалась… Не женись, Надир, на богатой девушке. Ты никогда не найдешь с ней ни любви, ни счастья… Не верь богатым. У них все ложь, все притворство, обман.

— Нет, нет… Ты не умрешь, ты будешь жить! — горячо заговорил Надир. — Будем жить вместе. Давай убежим отсюда. Я найду для тебя выход из этого склепа. Я спрячу тебя в горах. И никто, никто не найдет нас!

— С тобою, Надир, куда угодно: в горы, пустыни, индийские джунгли… Только с тобой!

— Так жди же меня!.. Жди, крепись, накопляй силы. Я скоро вернусь… — С этими словами он выскочил из лачуги и тем же путем выбрался из сада.


Наджиб-саиб сидел в кругу своей семьи за завтраком, когда раздался резкий, отрывистый стук в дверь.

Жена в испуге взглянула на мужа. Кто бы мог так рано пожаловать? Учитель торопливо направился к двери. Нетерпеливый стук повторился.

— Иду, иду, саиб! — крикнул обеспокоенный хозяин, думая, что за дверью стоит какой-нибудь высокопоставленный представитель власти. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой Надира. У юноши горели глаза, он тяжело дышал, облизывая пересохшие губы.

— Муаллим, саиб… Муаллим, саиб! Амаль умирает, прошу вас, спасите ее! — заговорил он возбужденно.

На взволнованный голос Надира сбежалась вся семья учителя. «О любовь, как грозен твой ураган!» — подумал Наджиб-саиб, вглядываясь в его умоляющие глаза.

— Будет тебе, сынок, пугать добрых людей, — участливо заговорила мать Наджиб-саиба. — Пойдем-ка в дом, там ты расскажешь, что случилось.

Надира усадили за стол, поставили перед ним хлеб, брынзу и чай. Запинаясь от смущения, он сказал, что мать сообщила ему о болезни Амаль. Ему было неловко признаваться о свидании с девушкой.

— Я давно уже говорил Саиду, что наш табиб Гулам советует отправить ее в лазарет, в Кабул, — сказал Наджиб-саиб. — Но Азиз-хан не хочет отпускать ее из Лагмана, а Саид боится поссориться с ним.

Отпив несколько глотков чаю, он продолжал, как бы размышляя вслух:

— А было бы очень кстати вырвать ее из этого дома. В Кабуле проверили бы глаза и, может быть, помогли бы нашей бедняжке. — Наджиб взглянул на Надира. — А это что еще за фокусы? Почему ты пьешь чай без сахара? Боишься разорить нас?

Надир смутился, взял кусочек сахара и вопросительно посмотрел на учителя.


Еще от автора Сахиб Джамал
Темнокожий мальчик в поисках счастья

Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.


Рекомендуем почитать
Другой барабанщик

Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.


Клуб для джентльменов

«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?



Клуб имени Черчилля

Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.


Укол рапиры

В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.


Бустрофедон

Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.