Черные паруса - [7]

– Коротковолновый трещальный локализатор. Он замигает, когда подойдем близко к складу – если старушка Проз не забыла частоты. Вместе с топливом спрятан передатчик – в таком месте, где обычный вор-разумник не станет искать. Рэк не хотел, чтобы кто-то разграбил его тайник и ушел безнаказанным.

Я уставилась на кое-как собранное устройство, выглядевшее совершенно мертвым.

– Так у нас проблемы?

– Доверься мне, детка.

За дверным проемом начиналось подобие коридора, постепенно уводившего вглубь шарльера. Мы потеряли связь с главным кораблем, как только отважились сделать несколько шагов, но Прозор сказала, что этого следовало ожидать, – ничего необычного, по меркам шарльеров.

С обеих сторон были ниши с постаментами для статуй. То, что от этих изваяний осталось, выглядело так жалко, что даже потрогать не хотелось. Судя по тому, что мы видели в лучах нашлемных фонарей, все это были солдаты, одетые в чешуйчатые доспехи; их руки сжимали невидимое оружие.

Мы продолжали спускаться. Я посмотрела на локализатор, желая, чтобы сигнал зажегся. Но пока ничего не происходило.

Грохот повторился – такой же, как и прежде. Мне взбрело на ум, что у поглотителя несварение желудка: съел какую-то ерунду и теперь ворчит. Поглотитель не должен был ничего глотать после того, как его сковывали и помещали в центр мира, но иногда что-нибудь отламывалось и падало в него. Случалось так, что это запускало цепную реакцию: поглотитель объедался, делаясь все толще и тяжелее, и от маленького царства оставались только горячие обломки.

– Не слишком обнадеживает, – заметила я, глядя на безжизненный локализатор.

– Это была просто мера предосторожности, – беззаботно ответила Прозор. – А может, я и впрямь перепутала частоты. В моей башке случилось несколько протечек с тех пор, как Боса соорудила мне новую вмятину на черепе…

Устройство замигало.

– Прозор, – сказала я.

– …или Жюскерель их поменяла и не сообщила мне, или в передатчике Рэка что-то скисло, или…

– Прозор, – повторила я тверже.

– Что это значит? – спросила Фура, склоняясь над устройством.

На конце «большого пальца» был узор из лампочек: крупная в кольце из маленьких. Центральная мигала ярко, но в кольце одна тоже пульсировала, указывая на коридор перед нами.

– Это значит, что мы на верном пути, – сказала Прозор. – А вы все сомне…

– Идем дальше, – перебила Фура.

Я держала устройство вертикально перед собой. Свет то вспыхивал, то гас, но в целом становился ярче и ровнее по мере того, как мы приближались к тому месту, где пол выравнивался. Там мы миновали еще один арочный проем, похожий на первый, а затем вошли в зал, слишком просторный, чтобы наши фонари могли его осветить полностью. Мы остановились на несколько секунд, а затем продолжили путь. Через трещальные приемники доносился лишь звук, с которым трудились дыхальные механизмы скафандров.

– Мы на месте, – сказала Прозор.

Фура повернулась к нашей открывательнице:

– Зажигай, Страмбли.

Страмбли открыла коробочку на поясе и порылась в нем со всем изяществом, какое позволяли вакуумные перчатки. Она извлекла световой росток – звездообразную штуковину размером с шарик для детской игры, – затем подержала его перед лицом, глядя с загадочным нежным сожалением, прежде чем сжать. Звездообразный предмет треснул, и между пальцами Страмбли заиграло мерцание; когда же она отступила назад, мерцание осталось там, где было, подвешенное. Оно всколыхнулось и усилилось; мощно полился желтый свет, который быстро одолел наши фонари. Эта желтизна залила зал, разгораясь все ярче.

Страмбли подвесила активированный световой росток между нами, так что наши собственные тени образовали жесткие спицы, доходившие до самых стен. Мы топтались на месте, а желтый свет колебался и плясал.

Зал был круглый, с куполообразным потолком. Он оказался по меньшей мере вдвое шире посадочной площадки, с большим количеством ниш по краям. В немногих были поверженные или разбитые солдаты, а прочие пустовали. Над нишами – длинные надписи на том же древнем языке, что и над дверью, через которую мы вошли.

Я замерла, осмысливая увиденное.

Я почти постоянно думала о глубокой древности вещей с тех пор, как мы вступили в эту новую жизнь среди миров и шарльеров, размышляла о бесчисленных эпохах и цивилизациях – тонких царапинах, оставленных человечеством на поверхности необъятной тьмы. Я говорила с Паладином о том, что ему довелось повидать, и углублялась в мудрые книги и карты, пытаясь достичь точки, где подобные умствования дадут мне ощущение покоя и комфорта, а не головокружительной утраты. Но ничего не вышло – это оказалось выше моих сил.

Где-то там, за Пустошью, теперь сияли звезды, рожденные в газовых облаках после того, как был создан этот зал. Другие звезды в те времена были живы, а теперь они остыли, если вообще хоть что-то осталось. Прошлого было слишком много, времени утекло слишком много, и наши жизни кажутся жалкими песчинками на этой бесконечной черной конвейерной ленте, что убегает в ужасную вечность.

Если кто-то сказал, что побывал в таком месте и не ощутил безмерного давления минувших веков, могу с уверенностью заявить: он либо врет, либо заблуждается.