Черные костюмы - [6]

Рассказывает, как встретил Руцкого

Тот шел один, в черном костюме,

Хорошо пошитом,

И один охранник сзади и справа,

Всего один, как не охранник.

И я его спросил: помирились?

Да мы и раньше не ссорились, отвечает Руцкой,

Чего нам мириться.

Та-ак, последняя сигарета

Теперь уж чего мириться

Проходит мимо ментов, как их не видит

Чего мы не видели? – говорит Руцкой

И вправду, чего он не видел

А еще приехали сорок лбов

В черных костюмах, ну, пятьдесят

Ростом под метр девяносто

И глаза у них синего льда

И карего льда Добрые такие глаза

Человеческие глаза, внимательные такие

И не видят они ничего

Кроме гроба белаго

Это охрана его

За восемь лет собралась охрана

И один говорит

Ну, как они говорят

Ну, он был молодец

И проглатывает слово блядь

Великий был человек

Под метр девяносто

Он был, короче, цар, понятно?

И они проходят в церковь

Как блистательные самураи

Как в кино Такеши Китано.

Там были еще Авен и Гайдар

И американские президенты

Но это не заслуживает вниманья

Так, последняя сигарета

– Когда он вышел со злости с Лужком,

Данила говорит —

Когда Лужок сказал: вам меня не снять —

И они пошли гулять по Тверской

Чтоб напряженье снять —

С последнею сигаретой —

И они сказали: к вам тут народ

Вопрос у народа возник —

Это Данила возник с микрофоном,

Твою мать,

И этот лоб

Поставил локоть меж ним и ним,

Чтоб ничего, твою мать,

И Борис Николаич, живой, сказал:

Ну. Эт-та. Все будет хорошо.

Во как ты завернул, молодой.

И посмотрел со значением.

И этот лоб ему говорит,

Даниле сейчас говорит:

А я тебя помню. Ну, че-то ты сдал.

И дальше пошел

Никого не сдал

Они никто никого не сдал

У них похороны

Самурайские

Государственная президентская охрана

Как в голливудском кино

А у наших кишка тонка

Искусство отстает от жизни

Это довольно позорно

И Данила еще говорит:

Ну, нынешние – это смешно

Те защищали его

А эти людей пугают

И потом, что ни говори,

Как там девочки ни говори,

Все дело в росте. В размере.

Нынешний стоял, кусал губы.

Ну, чего ему без него делать?

Тут мы с Данилой оглянулись

Со своего седьмого этажа

На Москву-красавицу в центре Кольца

И сказали

Друг другу

Практически хором:

Эта возлюбленная нефть —

Всего лишь форма для того, что

Нам завещал великий Ельцин.

Ошибка его, говорит Данила, не 93-й.

Я сидел в Парламенте две недели.

Я не жрал, не срал и не мылся.

И там, знаешь, были реальные фашисты,

Говорит Данила, куря последнюю сигарету.

Его ошибка – не войска в Чечне.

Он просил прощенья

31 декабря 99 года

За все, что он сделал.

Его ошибка – не то, что он перепутал

Когда наступает Миллениум.

А что он испугался за близких

И отдал страну гебне.

А они так попотели

В девяностые годы, так просрались,

Что не допустят нового передела.

Но, знаешь, не в этом дело,

Говорит Данила

Просто его охрана

Его люди в черных костюмах

Гораздо красивее, как в кино,

Тех, кто стоит сейчас

Возможно, дело в размере.

Но и в выражении глаз.

Я тебя уверяю.

ОТСТУПЛЕНИЕ 2: ПЕРВОМАЙ И ДЕНЬ ПОБЕДЫ 2007

Молодые мне говорят в ОГИ:

Кровавый ельцинский режим

А я говорю: бежим

А я говорю: беги

Куда-нибудь, где только знаем себя

Молодые леваки

Немножечко местные дураки

Я понимаю этот задор

И этот зазор

Меду миром и нечистью, ваше величество,

Между огнем и водой

Молодые львы,

Что у вас в голове?

Ничего кроме головы

И горячего сердца, пассионарии?

Конешно, я выйду с ними на улицу

Но здесь не Швеция

Победившего социализма

И большого процента самоубийств

Не Франция Победившей эмиграции

Наконец, не Эстония,

Известная студенческими волнениями

Начала восьмидесятых,

Тюрьмами для школьников.

У них традиция

Илюшка едет из Таллинна

Смотрел уличные беспорядки

Плевал на Ночной Дозор

При распиле Бронзового Солдата.

Я думаю: соледад, десперадо

Башни Мордора видны из больницы

На Войковской, где лежал Саша,

И из моего окна

На Аэропорте.

Где находится место

Всеобщего блага?

Хожу с ленточкой

Георгиевской

Дня Поэзии

Рубинштейн говорит: путинской

Как история

Идет через мое сердце

Никому не нужное, безоружное?

Я бы тут же стала предателем,

Если б меня запытали враги,

Нацисты гребаные

Меня волнует чистая ненависть

Ее лезвие

На самом деле меня ебет

Лишь то, что Нина умирает

Ее холодное терпение

Ее смертельная усталость

И снова сердце запирает

Я бы хотела с нею лечь

Под снегом и дождем

Сказать: мочи меня, калечь,

А эту женщину не трожь,

Давай, говнюк, меня положь,

Мужчина-Death

Я выгрызу

Ее опухоль

Я вылижу

Ее раны

Но она не допускает

Даже до кожи

Такое смрадное животное

Как я

Дайте мне рвотное

Не дают нихуя

Ни снотворное, ни слабительное

Вывести этот ужас

У меня больше нету мужества,

Дорогие родители

4

Последний эпизод будет в клубе «Крыша»

Алмат говорит: кто эти люди, кто эти люди в черном?

Такая жара, могли бы переодеться.

Для чего они стоят так близко

Для чего у каждого за правым ухом

Какие-то странные инструменты,

Похожие на капельницы, точнее,

На рыбок, которых мы делали из капельниц, помнишь?

Алмату виднее.

Он бывший врач-инфекционист.

Но и я, как бывший терапевт, замечаю:

Верно, похожи на госпитальных рыбок

Эти переговорные устройства

Людей в черных костюмах

Я говорю: смотри, у них под пиджаками

Автоматы и пистолеты

Зрители должны понимать: все намного хуже

Алмат говорит: ну разве понты, похоже?

Посмотри на Москву-реку

Кстати, я не понимаю, где мы,

В каком районе?

И он при этом почти не выпил