Черные бароны, или Мы служили при Чепичке - [9]

Стоматолог Блазей частным порядком делал искусственные челюсти, тем самым подрывая репутацию социалистических стоматологов. О нём даже написали большую статью в газете.

Ян Млынарж пострадал за идеализм. Он верил в Триединого Бога, причём организованно. Вместо трудовых воскресников он всякий раз ходил в костёл играть на органе. Напрасны были увещевания товарищей, направленных к нему атеистической пропагандой, напрасны были и увещевания учителей диалектического материализма на марксистских семинарах.

— Млынарж, — говорили ему, — вы молитесь фикции! Взываете к тому, чего не существует, и что когда‑нибудь вас доведёт до тюрьмы! Потому что начинается боженькой, а кончается шпионажем! Лучше бы вы на собраниях устраивали культурные вставки!

Но Ян Млынарж упорствовал в своих заблуждениях. Продолжал общаться с клерикалами, воскресенье за воскресеньем играл на органе своей фикции, и неудивительно, что его призвали в ряды стройбата.

Роман Кефалин оказался в растерянности. Он чувствовал, что его собственные заслуги слишком незначительны, чтобы находиться в таком выдающемся коллективе. Ему казалось, что плоскостопие и близорукость на левый глаз не могут сравниться с жизненным опытом остальных присутствующих. К счастью, фельдшер Воганька, перелистывающий»Народную оборону», протяжно взвыл:«Господа, тут этот балбес Ясанек тиснул стишок!»

И все тут же обратились к поэзии.

Душан Ясанек

«Раньше и сейчас»

Жили плохо бедняки,

Даже не было муки,

Ели мало, что найдут

Чуть картошки наскребут,

И бывало, что потом

Ночевали под мостом.

Всем понятно, что бедняк

Безработным был, вот так.

Но сегодня коммунисты

Выгнали капиталистов

Труженик живёт отлично,

Каждый хлеба ест прилично

В общем, всем нам повезло

Всей реакции назло.

Уолл–стрит, трясущийся от страха,

Грозит военщины размахом,

Он ненавидит глас свободы,

Боится своего народа,

И пусть не думает, что нас

Он одолеть бы мог хоть раз.

Мы, бойцы, собой гордимся

И врагов мы не боимся

И с решимостью на лицах

Мы глядим через границу,

Где таится подлый враг,

Мы не знаем слова»страх».

Осеннее солнце заглядывало в окна лазарета, и его настырные лучи бессовестно дразнили бездельничающих пациентов.

— Чёрт побери, господа, — произнёс через несколько минут упорного ворочания рядовой Кефалин, — я в постели уже не могу. Пойду хоть глотну свежего воздуха!

— Не дури, — одёрнул его Вальничек, — Таперича вездесущ и единственное наше спасенье — забраться под одеяло!

Но Кефалин был настроен решительно. Он слез с постели, надел тапочки, и осторожно выскользнул из лазарета и вышел на небольшую лужайку. С одной стороны из небольшого лесочка тянуло осенними грибами, с другой стороны ветшала бывшая конюшня, а наверху на горе возвышался замок, его купол блестел в лучах полуденного солнца. В общем, открывался отличный вид. Новоиспечённый рядовой оперся о ствол дерева и замечтался. Долго, однако, мечтать не пришлось.

— Эй! — раздалось неожиданно у него за спиной, — Вы что тут делаете? Вы что, симулянт?

Кефалин подскочил, повернулся и оказался лицом к лицу с самим майором Галушкой. Таперича зловеще улыбался.

— Ну, в чём дело? — напирал он на Кефалина.

И в этот момент помощника режиссёра посетила идея. У него в голове всплыли истории о предубеждении майора против памятников, и он решил попытать счастья.

— Товарищ майор, — сказал он, — я рассматривал замок, так как хочу предложить вам кое‑что изменить.

— Что изменить? — удивился Таперича.

— Вот эта башня портит весь вид здания, — затараторил Кефалин, — и особенно вон тот купол, из‑за него все здание не похоже на казарму. Вот если бы купол снять…

Галушка посмотрел на него с интересом, даже можно сказать, с восхищением.

— Гулю снять? — задумался он, — Говорите, гулю снять?..

Он оставил Кефалина стоять перед лазаретом, и, не удостоив его даже взглядом, длинными шагами направился наверх к замку. Словно во сне он несколько минут прохаживался по двору, никому не отвечая на приветствия, ни на кого не обращая внимания. Он размышлял.

— Нет, нет, — гудел он себе под нос, — дерева попилили, фонтану снесли, таперича гулю снять — и так уж полно мороки с краеведческим обчеством!

Давно у него не видели таких грустных глаз.

Наконец, в лазарет доставили и рядового Чилпана. Слабоумный сын капиталиста выглядел так жалко, что Воганька над ним чуть не разрыдался.

— Ты случайно не пел в хоре у Бакуле[7]? — спросил он сочувственно, но Чилпан и не думал отвечать.

Когда вернулся доктор Горжец, было ясно, что до хорошего настроения ему далеко.

— Уж я чего только не видел, — кипел он, — но то, что прислали на этот год, это уже чересчур! Как минимум треть личного состава через полгода пойдёт на гражданку, это я вам гарантирую.

— Вот ещё один, — Воганька указал на Чилпана.

Доктор Горжец рассмотрел сына капиталиста, как неведомую зверушку.

— Этого не может быть, — загудел он, — это мне просто снится!

Но потом протёр глаза и обратился к Воганьке:

— Завтра возьмёшь двух помощников и повезёте самые тяжелые случаи в Пльзень! Будет шесть или семь человек. И если их сразу не комиссуют по здоровью, то… — он не договорил, только махнул рукой.

— Этот тоже поедет? — указал Воганька на Чилпана.