Черные бабочки - [14]

И так далее. Бла-бла-бла, в общем :]

А я-то всегда думал, что черный – это вообще не цвет никакой. Вот белый – это да, в нем весь спектр спрятан, все семь цветов радуги.

Ив природе черного цвета нет. Ну, не бывает! Даже если вам кажется, что цветок, крылья насекомого или мех млекопитающего черные – это иллюзия. На самом деле они или очень-очень темно-синие, или темно-коричневые, или темно-зеленые.

Вывод прост: черный – цвет, придуманный людьми. Попробую понаблюдать, как и где его люди используют. Не прощаюсь...

* * *

Давно отшумело новогоднее буйство. С московских улиц убрали елки, и только поблескивающие в магазинных витринах гирлянды да бумажные снежинки на окнах офисов и учреждений напоминали о прошедших праздниках.

Столица ворочалась в сотнях автомобильных пробок, кипела людскими водоворотами, завывала сиренами, сверкала огнями рекламных щитов, чадила заводскими трубами, словом, жила, дышала, работала, как и год, и два, и пять лет назад.

В метельных вихрях январь сменился февралем, наступило Сретение. Пришлось оно на пятницу, и Илья с Яной, прикупив роскошный фруктовый торт, отправились на традиционное чаепитие в Терлецкий парк, в гости к бессмертному графу.

По запорошенной снегом тропинке они добрались до исполинских дубов, у корней которых, под сдвижной заснеженной бронеплитой, замаскированной голым кустом сирени, находился главный вход в подземное жилище Торлецкого.

Многое изменилось тут с прошлого года. Исчезли многочисленные растения-слизни, ползавшие по стенам и потолку бункера. Митя, использовав жужелицу и росянку, вывел-таки хищную разновидность витофлоруса, названную им «жрун», и эти самые «жруны» в компании со Старым Гномом очистили подземелье от самоползающих анютиных глазок. Расправившись со слизнями, блестящие черные осьминожки предались каннибализму и вскоре пожрали сами себя. Последнего «жруна» с удовольствием схряпал Старый Гном. Отъевшийся ежик так и не залег в спячку. Графское подземелье весьма устроило его в качестве места жительства – тепло, сытно и безопасно.

Гостиная вернула себе привычный статус. Биолабораторию граф и Митя демонтировали, главным образом по причине того, что юный биолог всерьез увлекся восточными единоборствами. В оружейной графа, в оборудованном макиварами и прочими диковинными спортивными снарядами импровизированном тренировочном зальчике, Митя часами лупил под руководством Торлецкого по набитым песком джутовым мешкам и орал «Ки-и-я!».

В гостиную же вернулись и круглый полированный стол, и кожаный диван, и графская коллекция редкостей и оружия, и даже шкура зебры вновь украсила стену напротив входной двери.

Появились и новшества. В углу чуть ли не круглосуточно бормотал на сорока восьми каналах плосколицый корейский телевизор, а возле шкафа, на крышке резного старинного секретера, таинственно мерцал жидкокристаллическим монитором компьютер. Из его колонок периодически раздавались леденящие душу завывания – это граф с Митей слушали через Интернет звуки Марса, передаваемые на сервер NASA марсианским роботом-исследователем.

Послав графу эсэмэску с паролем, Илья и Яна дождались, пока плита отъедет в сторону, открывая вход в подземелье, спустились по каменным ступеням в Круглую комнату, прошли визуальный контроль, и вскоре уже здоровались с Торлецким и Митей.

– Позвольте вашу шубку, мадемуазель Яна! – граф, как всегда, галантный, опередил и Илью, и Митю, с явным удовольствием приняв невесомую дубленку Коваленковой.

Илья скинул свою куртку на спинку стула, подмигнул Мите:

– Ну что, Брюс Ли, как успехи?

Митя вместо ответа показал сбитые в кровь костяшки кулаков, потом озорно улыбнулся и продемонстрировал полушпагат. Сесть в полный шпагат у него пока не получалось.

– Ни-ч-го-ни-ч-го, – одобрила Яна, прихорашиваясь перед старинным зеркалом возле двери. – А-ч-го-мо-лча-то?

– «Путь воина проходит в тишине и созерцании», – солидно процитировал Митя изречение из книги, имевшей длинное название «Наставления благородным мужам, вставшим на путь воина». Изданный еще до революции фолиант, за авторством некоего древнего китайского мудреца Цинь Линя, Мите подарил Торлецкий, и теперь все свободное от физических упражнений и школы время мальчик посвящал изучению восточных премудростей.

На столе уже пыхтел начищенный до блеска самовар, благородное изделие давно почившей в бозе артели братьев Пахомовых. Дым от самовара уходил по хитрой системе коленчатых труб в подземные коридоры, сопряженные с тоннелями метро, оставляя лишь тонкий аромат горелых сосновых шишек.

Еще в гостиной пахло бергамотовым чаем, ванилью и корицей. В плетеных корзинках высились горки сушек, печенья, сухариков и пряников. Тускло посверкивали серебряными боками сахарница, молочник и подстаканники.

Илья водрузил на середину торт, азартно потер руки:

– Ну, прям мечта детства! Сейчас нахаваемся от пуза!

– Экий вы, Илья Александрович, любитель простонародных выражений, – с улыбкой укорил его граф, усаживая Яну, – нет, чтобы сказать: «Устроим пиршество на зависть Лукуллу и Гаргантюа»!

– Отстаете вы от жизни, Федор Анатольевич! – усмехнулся Илья, нарезая торт широким янычарским кинжалом, который одновременно служил и лопаточкой. – Нынешняя молодежь и не такое отчебучивает. Да, Митяй?