Чёрные ангелы в белых одеждах - [33]

С приходом к власти Хрущева Борис Львович заметно заскучал, да и на турбазу стал наведываться реже. Он сообщил, что повальные аресты прекратились, московские полномочные комиссии вычищают из правоохранительных органов бериевских прихвостней… А кого считать «прихвостнями»? Берия был верховным главой всей карательной машины, и его приказы были законом для всех чекистов. В первую очередь и изгоняют из органов палачей, садистов, Борис Львович, осуждая бериевских подручных, как бы выгораживал себя, дескать, он не занимался рукоприкладством и не издевался над арестованными…

Василий Лукьянов — он по-прежнему привозил на «газике» районное и областное начальство на турбазу — тоже стал смелее на язык.

— Горобец-то завилял хвостиком, — как-то, подвыпив с начальством в «банкетке», разговорился он с Вадимом. — Прямо теперь отец родной! Говорят, Хрущ всерьез взялся за них, пачками увольняют из органов. Думаю, и под нашим Боренькой кресло зашаталось! Даже членом горкома партии на конференции не избрали, такого раньше не было.

— Какое у него звание? — поинтересовался Вадим.

— Подполковник.

— А этому писателю, который убил Синельникова, чего ему было? — вспомнил Вадим.

— A-а, ничего, — ответил Василий, — Условно три года и отобрали охотничий билет. Свои люди постарались… У него тесть — крупная шишка в Союзе писателей, да и вся московская милиция его знает, он с генералами на «ты», кропает новый роман про родную милицию, мол, какая она у нас добрая и хорошая… Он мне подарил книжку, так у него сыщики с наганами прямо-таки отцы родные, умные, сердечные, смело лезут под бандитские пули, насмерть защищая советских граждан… Туфта!

— А что это такое? — удивился Вадим.

— Врет он, сукин сын! — рассмеялся Лукьянов, — В милиции всякие люди: и звери, и взяточники, и убийцы. У нас в Пушгорах милиционеры в кутузке насмерть забили морячка, приехавшего в отпуск. Ни за что. Подвыпил, началась в ресторане драка, милиция их и замела. Своих знакомых сразу отпустили, а морячка — в камеру, видно, он сопротивлялся малость, ну его вчетвером и отметелили, да так, что печень лопнула, концы к утру отдал. А обэхээсовцы? Они, бывало, каждую пятницу паслись на складе у Синельникова: жрали коньяк, икру, копченую колбасу, да и с собой прихватывали, ну ему, покойнику, вестимо, давали возможность проворачивать тысячные дела-делишки! Все у нас, Вадик, сгнило, куда взгляд не кинь. Начальство, как вороны, друг другу глаз не выклюнут, покрывают один другого… Сам видел кто сюда попировать да поблядовать приезжают? Из райкома, обкома, райисполкома, милиции, МГБ. Да еще крупные торгаши и завбазами. И комсомольские деятели еще почище на своих турбазах гуляют! Дым коромыслом!

— А ты их возишь! — упрекнул Вадим.

— Я от этого тоже имею свой интерес, — ничуть не смущаясь, сказал Вася, — Халтурь на машине сколько хочешь, бензина хоть залейся, работой не загружают, что ни попрошу — выписывают. А чего им, жалко? Не свое же. Думаешь, лучше, если бы я вкалывал на самосвале? Возил бы щебенку или железобетонные секции на стройку? Стоит мне лишь слово неосторожное сказать и до них дойдет, как меня в три шеи турнуть…

Жизнь у нас, Вадик, такая, что нужно возле начальства вертеться. Оно все у нас вершит, все может: казнить и миловать! Я слышал, что твой отец даже от Сталинской премии отказался…

— Это не он, — вставил Вадим.

— И с начальством не ладил, — продолжал Василий, — Ну и чего он добился? Плетью обуха не перешибешь. Взяли, осудили и расстреляли…

— Дядя Вася, не нужно про… отца и мать, — не глядя на него, тихо попросил Вадим.

Лукьянов встряхнул темноволосой головой, досадливо стукнул себя кулаком по широкому лбу, сморщился:

— Как выпью, так прет из меня всякое… Раньше молчал, за что и начальство любило, а теперь язык распустил! Вроде не так страшно стало… Ох, все одно не к добру это! — Он взъерошил волосы на голове мальчика, — Ты прости меня, Вадик, я ведь так, без всякого умысла… Хороших людей, сволочи, посажали, поубивали, а такое вот дерьмо, как я, оставили на развод… Дерьмовое начальство и народ под себя подгребает дерьмовый, а честные да справедливые кому сейчас нужны? От них одни хлопоты и неприятности, мать твою… Вот как советская власть-то вместе с Лениным-Сталиным все повернула, а! Паразитов и подхалимов выращивает, а людей с большой буквы на корню подрезает, чтобы, значит, не выторкивались…

Они сидели на опрокинутой лодке на берегу тихого в этот час озера с золотистой закатной полосой посередине. Камыш посерел, в нем созрели длинные бархатистые шишки. Уток охотники давно распугали, подевались куда-то и чайки, лишь две серые гагары бороздили плес. Они надолго ныряли, выныривали совсем в другом месте. Облака, медленно проплывающие над водной гладью, тоже были окрашены в розовый цвет, с лугов, где после покоса снова поднялась поздняя осенняя трава с разноцветьем, веяло медвяным духом, по зеркальной воде шныряли водомерки, нет-нет в осоке бултыхнет лещ, окуни гоняли выскакивающих из воды мальков на плесе. Стрекозы дремали на проржавевших по краям листьях кувшинок и лилий.

Горобец, секретарь райкома и две «мамзели» ушли с корзинками в лес за грибами, потому-то без них Василий, несколько раз приложившийся к бутылке в «банкетке», и разговорился с мальчиком. Григорий Иванович в очках чинил сеть на скамейке у своего дома. Металлические дужки очков посверкивали, седая борода, казалось, запуталась в ячеях капроновой сети. Напротив, на сосновом суку сидела сорока и внимательно следила за человеком, круглая черная голова с блестящими бусинками глаз поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Снова сильно ударило в камышах, видно было, как пошли гулять сверкающие круги. Это вышла жировать щука.