Черняховский - [11]

Учеба в академии подходила к концу. Черняховскому открывалась замечательная перспектива службы в танковых войсках на высоких командно-штабных должностях. Но случилось непредвиденное.

Начальник академии получил письмо от работника Томашпольского районного комитета партии Пескуда: «Слушатель академии Черняховский скрыл свое социальное происхождение». И далее Пескуд писал, что Черняховский не только недостоин учиться в военной академии, но и вообще служить в Красной Армии.

Комиссар командного факультета академии Давидовский, получив «сигнал» о слушателе Черняховском, принял сообщение за истину.

Состоялось партийное собрание курса. Первым выступил Давидовский:

— Мне теперь понятно, почему Черняховский всюду стремился выделиться. Он из кожи лез вон, чтобы учиться на «отлично». Видимо, уж очень ему хотелось удержаться в академии. Знаем мы таких помещичьих сынков еще с гражданской войны…

Черняховский слушал, склонив голову, и, казалось, ничего не видел. Голос Давидовского, словно молот, стучал в висках. Лицо Ивана Даниловича то бледнело, то вспыхивало от прилива крови. Он понимал, что все это ужасное недоразумение, которое рано или поздно должно выясниться. Но если выяснится поздно? «Неужели так просто, без доказательств меня лишат всего, к чему стремился и чего уже достиг?»

— Товарищ Черняховский, признаете ли вы достоверность фактов, изложенных в письме работника райкома партии? — спросил председательствующий.

Черняховский предельно кратко попытался объяснить суть дела, но от волнения и обиды спешил, выступление в его же собственных глазах выглядело неубедительным. Затем выступил Кашуба. Он говорил, что все это недоразумение, Черняховский предан Советской власти, и слушатели, хорошо знавшие его, готовы поручиться за своего товарища. Давидовский прервал Кашубу, заявив, что они перестали отличать врагов от подлинных друзей, поддаются личным впечатлениям, и предложил исключить Черняховского из партии. На лбу Ивана Даниловича выступил холодный пот. Последние слова Давидовского подкосили его.

— Товарищи коммунисты, есть ли у кого другие предложения?

— Есть, — поднялся со своего места начальник курса Петр Васильевич Котов. — Я предлагаю направить на родину Черняховского представителя академии и только после выяснения факта на месте решать судьбу коммуниста!

Выступление Котова было для Давидовского неожиданным.

— Товарищ Котов, вы не верите нашим партийным органам?

— Я лично доверяю товарищу Черняховскому, — продолжал Котов в напряженной тишине. — Потому что он предан нашему делу как настоящий коммунист. И живет идеями социализма. Без этих идей у него не было бы таких успехов и такого упорства.

Выступление начальника курса многих заставило задуматься.

— Какие будут еще предложения? — спросил председательствующий.

Ответом была тишина.

— Если нет других предложений, переходим к голосованию.

Черняховский не представлял своей жизни вне партии. Потянулись томительные минуты подсчета голосов. Председатель подвел итог:

— Большинством принимается предложение коммуниста Котова.

После собрания Петр Васильевич вызвал к себе Черняховского:

— Мы не знаем, какое направление дадут делу на месте. Нам нужно все обстоятельно обдумать и принять меры. Расскажите о себе подробнее.

Около двух часов Черняховский рассказывал начальнику курса о себе, о своей семье, о горьком детстве.

Выслушав его, Котов спросил:

— Нет ли здесь, в Москве, какого-нибудь авторитетного земляка, который все это подтвердит?

— Есть у меня близкий человек, коммунист, учится в сельскохозяйственной академии, односельчанин Евсей Пономарчук.

— Вот и отлично! Послушайте, а не сходить ли вам пока на прием в Бюро жалоб к Марии Ильиничне Ульяновой?

— Что вы! Как-то неудобно идти по личным вопросам.

— Сохранить достойного командира для Красной Армии — с каких это пор стало личным делом? Впрочем, на Давидовского не обижайтесь. Процессы над троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами и классовая борьба оставили след в каждом из нас. Подозрительность в нем взяла верх над бдительностью. Мария Ильинична — человек другого склада, можете не сомневаться, она безошибочно разберется в вашей судьбе.

На следующий день утром Иван Данилович отправился к Пономарчуку и рассказал о письме из Томашполя.

— Это же поклеп! — возмутился Пономарчук.

— Но, как ни странно, Пескуд написал пером, и, выходит, это не вырубишь топором.

— Ничего, вырубим!

В тот же день земляки пошли на прием к Марии Ильиничне Ульяновой — она была заведующей Объединенным Бюро жалоб Наркомата РКИ СССР и Наркомата РКИ РСФСР. Сколько было волнений, пока шли на Ильинку, 21, в комнату двести двенадцать… В приемной их встретил невысокий плечистый молодой человек — референт Марии Ильиничны. Спросил, по какому вопросу они пришли.

Мучительно было ожидание, Черняховский волновался: времени оставалось мало, ведь он отпросился с лекции. И если вовремя не вернется, ему и это припомнят. Все громче тикали часы в приемной. Прошло полчаса, прозвучал звонок, и референт пригласил:

— Проходите, товарищи командиры.

В просторном кабинете, в дальнем левом углу, за столом сидела седая, скромно одетая женщина и что-то писала. Подняв голову, с еле заметной улыбкой, легко встала, поздоровалась с пришедшими и, указав на кресла, пригласила их сесть. Держалась Мария Ильинична удивительно просто и этим располагала к откровенности. Выслушав взволнованный рассказ Черняховского о его жизни, она и сама разволновалась, вспомнила о том, как вместе с сестрой Анной они взяли опеку над двумя оставшимися без матери мальчиками, сыновьями венгерского рабочего-коммуниста Юстуса.