Черновик человека - [46]

– А как бы вы описали ваш крест, Света?

– Мой крест, думаю, это моя ранняя слава. Меня очень рано сделали принцессой, носили на руках, а потом отступились. Принцессой я осталась, только кто меня теперь будет на руках носить?

– Света, я бы хотел вас попросить прочесть на прощание для наших читателей какое-нибудь из ваших стихотворений, желательно самое любимое, если вам не трудно. У вас есть любимое?

– Любимое? Да, было… Про пустые комнаты… Тех – что-то там – больше нет, а есть… пустые комнаты. Домов пустые комнаты. Тех… встреч? Нет. Ой, нет, знаете, не могу. Забыла».

«…Спектакль – дипломная работа Юрия Розина – погружает зрителя в атмосферу некой навеянной морфием грезы. Персонажи движутся как во сне, монотонно произнося реплики и не слушая друг друга, часто в унисон. Что удивительно, это работает. Каждый персонаж погружен в свой мир, где он (или, в случае Аркадиной и Маши, она) играет главную роль в театре одного актера и прислушивается лишь к эху собственного голоса. Декорации (художник – Е. Осипов) усиливают ощущение странности и некой вязкости происходящего. Художник добивается этого тем, что он то увеличивает, то уменьшает пропорции предметов по отношению к людям, заставляя их выходить из слишком маленьких дверей, подниматься на слишком высокую сцену (в сцене монолога Заречной), опираться на игрушечную трость. В результате создается впечатление несоразмерности человека и мира, невозможности нашего существования в этом мире и в то же же время нашего плена, нашей захваченности этим миром. Режиссер показывает (вполне убедительно, если учесть, что это дипломный спектакль Розина), что чеховские герои завязли в реальности, а их попытки оттуда выбраться, будь то побег в театральную жизнь или самоубийство, являются пусть бесплодным, но все же экзистенциальным бунтом против вязкости жизни. Единственным – но существенным – недостатком яркой студенческой постановки оказывается Светлана Лукина в роли Нины Заречной. Если на первых порах зритель воспринимает ее завывания и заламывания рук как адекватное выражение декадентского стиля в знаменитом монологе о «людях, львах и куропатках», то вскоре становится понятно, что крики и нелепые жесты – элементы игры самой актрисы, а вовсе не штрихи к портрету ее героини. Манерность и искусственность игры Лукиной, возможно, не так резали бы глаз, достанься ей роль Аркадиной (которую блестяще сыграла Вера Суворова) или Маши (Софья Ледина), которая носит траур по своей «погибшей жизни». Интонации молодой актрисы напоминают интонации ломающейся стареющей красавицы, а не наивной девушки, влюбленной в искусство.

Роль Заречной, без сомнения, загадочна. Кто она: талантливая актриса или бездарность, загубившая свою жизнь в погоне за сценой? Кажется, что режиссер (Юрий Розин) сделал выбор в пользу второго варианта, когда отдал Лукиной роль Заречной. Но как тогда объяснить страсть Треплева, влюбленность Тригорина? Как объяснить сравнение ее судьбы с судьбой бездумно загубленной и невинной чайки? Перед актрисой в роли Заречной стоит сложная задача: балансировать на той тонкой, как лезвие, черте, которая отделяет великое от смешного, талант от фанатизма. Лукиной это не удалось».

* * *

В самолете настроение Георгия Ивановича испортилось. Хотелось в первый класс, хотелось виски со льдом, а был второй класс и теплое пиво. Болтанка началась почти сразу. Он всегда ненавидел болтанку, всегда боялся, что самолет упадет. Вынул таблетку валиума, проглотил. В сочетании с пивом, наверное, подействует быстро. Хотя когда нервы расшалятся, ни алкоголь, ни валиум не помогают. Сидишь натянутый как струна. Сразу все самое плохое вспоминается.

Георгий Иванович пытается не думать о жене, но, когда самолет подскакивает и проваливается в воздушные ямы, поневоле спрашивает: что, если я умру раньше Валентины? Что с ней будет-то. Нет, все должно быть не так, он должен долететь до чертовой Америки и прилететь назад живым. Иначе все будет как в дурном романе. Читал какой-то, где жена с любовником собирались мужа убить, а жена возьми да и помри. Все вышло не так, как рассчитывали: один супруг вместо другого. В этом, кажется, и была вся соль.

Ему хотелось в туалет, но он не мог встать из-за тряски. Женщина в соседнем кресле начала плакать. Он погладил ее по руке: не бойтесь, гражданка, это все равно что автомобиль на ухабах, понимаете? Она кивнула, заулыбалась сквозь слезы, но снова заплакала. Ему и самому хотелось плакать, оттого что сидят они тут как крысы в клетке, полностью сдавшись на милость того, кто эту клетку несет. Принять, что ли, еще одну таблетку, чтобы совсем вырубиться?

А как принимать-то будут, вдруг на выступление не придет никто? Да вообще, пусть приходят или нет, все равно, лишь бы эта колымага через океан перелетела. Ах ты, подлец, думает про себя Георгий Иванович, опять дурные мысли в голову пустил. В Америке его многие не любят. А в России любили, да забывать стали. Люди такие предатели, что страшно. Лет двадцать пять тому назад был один вундеркинд, которого он нашел, девочка, стихи писала. Он эту девочку куда только ни вывозил, и в Венецию, и в Стокгольм на выступления. А она потом и звонить перестала, неблагодарная скотина. Ну, жизнь показала, что поэта из нее не вышло.