Черновик человека - [26]

* * *

Если бы только Света умерла лет в десять или в одиннадцать, на вершине славы! Самое странное, что тогда уже понимала: что если не умереть ребенком, то потом все только хуже будет. Слишком уж было хорошо. Так, что лучше и быть не может. Иногда на гастролях ей вдруг приходило в голову, когда оставалась одна: а что если взять и выброситься из окна гостиницы? Не потому, что устала жить, а просто так. Представляла, как будут писать о ней: Света Лукина, поэтический Моцарт, навсегда останется гениальным ребенком. Кто знает, до каких высот дошло бы ее дарование, если бы она дожила до тридцати. А вдруг не дойдет ни до каких высот (тогда, у окна, подумалось).

Десятилетняя, с завитой челкой, размышляла: если сейчас выбросится из окна, станет легендой. Если не выбросится, не станет.

Если бы она умерла тогда, лет в десять или в одиннадцать, ее похоронили бы в подвенечном наряде. Кажется, так девочек хоронят по народному обычаю. А может, в ее советском детстве такого обычая не было. Похоронили бы в пионерской форме.

* * *

Невеста стоит в синеве предзакатных волн, на горизонте – розоватый силуэт гор. На голове у невесты венок из полевых цветов, тонкая рука небрежно роняет букет в океан. Морская пена лижет подол белого платья.

Невеста сидит в старинном кресле, кресло стоит посреди леса, за невестой – березы и сосны, под ногами у невесты листья и трава, спинку кресла увивает жимолость. Она сидит здесь уже давно, она – фея леса. Ей столько же лет, сколько этим березам, или, может быть, даже больше, двести, триста лет. Но она вечно молода, вечно прекрасна. Она – дух природы и потому не может умереть.

К невесте приходят подруги, такие же феи, все в белом, с длинными волосами. В лесу темнеет, подруги включают люстру, свисающую с небес, зажигают свечи на деревянном столе под деревом. У всех у них на лбах диадемы – символы их тайной власти над временами года. Одна из них надела фиолетовый пояс. Она фея ночи. На столе торт с розочками из крема, лиловое печенье, темно-коричневый шоколад. Но феи пока не прикасаются к еде; они ждут заблудившихся в этом лесу, чтобы пригласить их на праздник.

Невеста у себя дома. Белая комната завалена лепестками хризантем.

Невеста у себя дома. Галерея с высокими окнами поросла плющом изнутри. Дворец превращается в сад, как в сказке о Спящей красавице. Но невеста не спит. На ее пальце – аметист, на шее – ожерелье из прозрачных камней. Ее губы полураскрыты.

Невеста у себя дома. Стены кабинета покрыты панелями из темного дерева. Портрет прабабки в тяжелой раме. Желтый свет лампы отражается в зеркале. Кресла так глубоки, что хочется в них забиться. Ковер так мягок, что хочется лечь на него. Невеста стоит под хрустальной люстрой, атласное платье обволакивает ее, серьги покачиваются в ушах, браслет оттягивает руку. Невеста смотрит прямо перед собой: как говорится, она готова шагнуть в будущее.

Невеста в гостиной. Она скоро оставит этот дом, с фотографиями городов, где она когда-то побывала, на стене, оставит коляску с игрушками, в которые давно уже не играет, диван, на котором любила шептаться с подружками. Ее взгляд устремлен внутрь себя: можно предположить, что она прощается с прошлым.

Невеста перед зеркалом. Мы видим ее загорелую спину, волосы, собранные в пучок, жемчужную заколку. Мы видим отражение ее лица, ее декольте, обрамленное кружевами платья. Она держит букет с белыми и розовыми гвоздиками. На пальце мерцает бриллиант. Невеста смотрит на себя саму, и в ее глазах нет узнавания. Кто она, эта тонкая девушка, затянутая в свадебное платье, куда пропадет это отражение через несколько часов? Куда исчезнет эта девушка? Она уже никогда не будет такой красивой, она уже никогда больше не будет невестой.

Девушка спускается в сад. Шлейф белого платья падает со ступеньки на ступеньку. Она идет мимо прямоугольных клумб, мимо ровно подстриженных кустов, мимо фонтана. В беседке ее ждет жених. На нем строгий костюм, белая бабочка. Он очень молод. Жених берет ее за руку, наклоняется и что-то шепчет ей. Никто не догадается по выражению лица невесты, что же он прошептал. Может быть, он сказал: как ты прекрасна сегодня. Может быть, он поклялся любить ее вечно. Возможно, он восхитился ее платьем. Или он прошептал: все это не на самом деле, мы только статисты, нас одели и причесали и поставили сюда, чтобы мы казались влюбленными. Мы не знаем друг друга, мы только манекены, улыбнись для камеры, я сожму твою руку, потому что мне так велели.

В пиршественном зале горят свечи. Стены обиты желтым атласом. На круглых столах – белые скатерти. У столов – белые стулья. На фарфоровых тарелках – монограммы жениха и невесты. Свет преломляется в бокалах, отполированное серебро сверкает, столы уставлены пурпурными и желтыми розами, гостей еще нет, зал в ожидании.

Мама начинает плакать.

Ариэль поднимает глаза. Мама плачет у ее постели, потому что Ариэль листает журнал. Наверное, она думает: «Бедная Ариэль! У нее никогда не будет этого праздника». Маму жалко. Мама пеняет себе: «Это я недоглядела, как же я буду без дочери».

Ради мамы Ариэль делала вид, будто не знала, что умрет. А теперь вот мама расстраивается, потому что Ариэль смотрит на картинки. Ребенок смотрит в окно, на синее небо, на белое облако. Иногда перед окном выпархивают колибри, повисают в воздухе и быстро исчезают. Надо сделать так, чтобы мама не плакала. Что бы такое придумать…