Чернокнижники - [7]

Шрифт
Интервал

Когда однажды Иоганн Георг, рассердившись на что-то, принялся гневно удлинять звук «н» в своем имени и вообще всячески придираться, рассказчик извлек из бездонного и серого, будто свинец, брезентового мешка толстую тетрадь размером в кварт и на белой этикетке толстыми буквами вывел имя «Иоганн Георг Тиниус». Ну, Иоганн Георг, сказал он, записывай сюда все истории, услышанные тобою от меня. (Так у мельницы под Штаако содеялся решающий поворот от устной культуры к культуре письменной.) И когда ты соберешь столько историй, скольких хватит на столько тетрадей, чтобы, положив их одна на другую и встав на них, сравняться со мною ростом, вот тогда, малыш (если вам загорелось услышать диалектальное звучание, попытайтесь вообразить, что слово это звучит как «молыш»), мы возьмем да издадим твою книжку сказок.

Уже на следующий вечер Иоганн Георг засел за собирание историй и сказок. Только вот рассказчик этих историй так больше и не появился в их местах возле Штаако. Слухов о причине его исчезновения было хоть отбавляй. Вроде бы он в пьяном виде свалился в ручей и утонул. Все было, дескать, именно так. Поговаривали, что он наконец отыскал точную копию усопшей супруги и вскружил голову ей своими байками. Но, не выдержав ее бурного темперамента, уже в брачную ночь скончался. Или другой вариант: память внезапно изменила ему, он стал заговариваться, и теперь больше никто ему не верил и не желал его слушать. Словом, его же россказни его и погубили.

Чему бы ни верить, ясно одно — следующие три года Иоганн Георг просто помирал со скуки. Время тянулось мучительно медленно. И никто не мог заменить ему того рассказчика. Никаких развлечений. Даже на школу отец наложил запрет. Мать вот уже как два года вела хозяйство. Даже по воскресеньям родители Иоганна Георга не брали сына с собой в церковь. И так продолжалось до самого его двенадцатилетия. (Почему именно двенадцатилетия, спросите вы? Сейчас моя параллель станет ясна даже самому непонятливому.)

Весь день мы были заняты посильным трудом. Богобоязненность, прилежание и умеренность во всем были нашим ежедневным девизом. Отец с матерью по воскресеньям отправлялись в церковь, мы же не видели ни учителя, ни пастора до тех пор, пока нам не исполнилось 12 лет — по примеру Иисуса Христа.

Прогулка по Швабингу и альпинизм

Медленно продвигаться по людной улице — наслаждение особого рода. Тебя как бы обтекает поспешность окружающих, тебя будто уносит куда людской прибой.

Франц Хессель

Фальк Райнхольд вышел пройтись. По центру Швабинга. В четверг после обеда. В час, когда весь мир выбегает за покупками. А тебе ничего не надо. Ты прогуливаешься вдоль берега Изара. Если тебе нечего больше делать. Можно, конечно, прошвырнуться в одно из воскресений по переполненному молу в Штарнберге. Если же тебе хочется отчебучить нечто не совсем обычное, лучше поехать подальше, в Гармиш (на автобане пробки), проболтаться там и вернуться в Мюнхен (на автобане пробки.) Но прогулка в самом центре Швабинга, в его пульсирующем сердце, в четверг, во второй половине дня? Все это уж очень подозрительно. (Внимание! В этот момент он сворачивает на Леопольдштрассе.) Райнхольд топает по толстому ковру опавшей тополиной листвы к центру города. Каждый размеренный шаг приближает его к воротам Зигестор. Руки заложены за спину. Будто привязанный к незримой мачте, он не желает соблазняться крикливыми призывами витрин. Сладкоголосые напевы сирен и точечные удары рекламы отскакивают от него. Стоит лишь по рассеянности заглядеться на что-нибудь (во всяком случае, он имеет обыкновение утверждать подобное), как пелена с глаз падает, и ты видишь перед собой неприкрашенную личину окружающего мира.

Взгляд этот походил на взгляд шпиона. Террориста. Во всяком случае, он настораживал. И когда Фальк Райнхольд дал себя приманить непрезентабельной отделки фасаду в стиле Ренессанса, за витриной ювелирного магазина, будто покоившейся в гробу из уродливых темных мраморных плит, тут же возникла троица вписывавшихся в здешний пейзаж физиономий. Поскольку ему никак не хотелось привлекать внимание сотрудников разного рода охранных структур, он предпочел не останавливаться. Физиономий стало вдруг на одну меньше.

Честно говоря, Фальку Райнхольду жаловаться было не на что. (Внимание: судя по внешним признакам, он намерен свернуть.) Ни в одном крупном городе тебя не обойдут столь проворно и виртуозно, как в Мюнхене. Это почти что рай для фланирующих бездельников. С детства натренированная гибкость бедренной и коленной областей мюнхенцев позволяла им при виде фланеров вроде Райнхольда мгновенно менять направление, будто на скоростном спуске, и при этом удержаться на ногах. И хотя Райнхольд в такие дни наблюдал жителей Мюнхена в основном сзади, он (a posteriori) уже довольно скоро наловчился отличать строгую грацию покачивания бедрами опытных горнолыжников от неуклюжести «чайников».

Фальк Райнхольд покинул отвлекавший внимание шумный просцениум Леопольдштрассе и с поразительной прыткостью свернул (минуточку: я должен взглянуть на план) на Адальбертштрассе, да так резко, что чудовищное панельное строение времен шестидесятых на углу едва не рухнуло. Здесь было спокойнее. Шумовой набат заглох. И витрины здесь не такие нагло-зазывные. А на конце улицы дома демонстрировали старое доброе облачение. Даже огненно-красной герани было не под силу опошлить ощущение праздничной торжественности.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Как птички-свиристели

Два иммигранта в погоне за Американской мечтой…Английский интеллектуал, который хотел покоя, а попал в кошмар сплетен и предрассудков, доводящих до безумия…Китайский паренек «из низов», который мечтал о работе, прошел через ад — и понял, что в аду лучше быть демоном, чем жертвой…Это — Америка.Университетские тусовки — и маньяки, охотящиеся за детьми…Обаятельные мафиози — и сумасшедшие антиглобалисты…Сатанеющие от работы яппи — и изнывающие от скуки домохозяйки.И это не страшно. Это смешно!


Портрет призрака

Таинственная история НЕДОПИСАННОГО ПОРТРЕТА, связавшего судьбы слишком многих людей и, возможно, повлиявшего на судьбу Англии времен Революции и Реставрации…Единство МЕСТА, ВРЕМЕНИ и ДЕЙСТВИЯ? Нет. ТРИЕДИНСТВО места, времени и действия. Ибо события, случившиеся за одни сутки 1680 г., невозможны были бы без того, что произошло за одни сутки 1670 г., а толчком ко всему послужили ОДНИ СУТКИ года 1650-го!


Великие перемены

Второе путешествие китайского мандарина из века десятого — в наши дни.На сей раз — путешествие вынужденное. Спасаясь от наветов и клеветы, Гао-дай вновь прибегает к помощи «компаса времени» и отправляется в 2000 год в страну «большеносых», чтобы найти своего друга-историка и узнать, долго ли еще будут процветать его враги и гонители на родине, в Поднебесной.Но все оказывается не так-то просто — со времени его первого визита здесь произошли Великие Перемены, а ведь предупреждал же Конфуций: «Горе тому, кто живет в эпоху перемен!»Новые приключения — и злоключения — и умозаключения!Новые письма в древний Китай!Герберт Розердорфер — один из тончайших стилистов современной германоязычной прозы.


Дюжина аббатов

Замок ди Шайян…Островок маньеристской изысканности, окруженный мрачной реальностью позднего Средневековья.Здесь живут изящно и неспешно, здесь изысканная ритуализированность бытия доходит да забавного абсурда.Здесь царят куртуазные нравы, рассказывают странные истории, изобретают удивительные механизмы, слагают дивные песни, пишут картины…Здесь счастливы ВСЕ – от заезжих авантюристов до изнеженного кота.Вот только аббаты, посланные в ди Шайян, почему-то ВСЕ УМИРАЮТ и УМИРАЮТ…Почему?!.