Черногорцы в России - [162]

.

Джилас также полагал, что Советский Союз «не сможет ничего сделать без сотрудничества с Западом, но не подготовлен к нему. Он не сможет принять помощь в сто миллиардов долларов, даже если она ему будет предложена». Джилас считал, что СССР «не адаптирован… к подлинному экономическому сотрудничеству, а может принять лишь товары широкого потребления». «Формы собственности и бюрократический контроль над ними таковы, – считал Джилас, – что всякое сотрудничество становится невозможным. Поэтому вся сложность проблем открывается только сейчас и кризис еще не достиг своего дна»⁹⁴.

Особое обращение Джиласа к советским темам в это время объяснялось не только «бархатными революциями» в Восточной Европе, но и его предстоящей поездкой в Москву. В середине января 1990 г. белградский еженедельник «НИН» опубликовал статью своего московского корреспондента А. Новачича «Еретик на Красной площади», в которой предсказывалось: «недалек тот день, когда Милован Джилас будет снова прогуливаться по Красной площади, возможно и вместе с автором книги "Архипелаг ГУЛАГ" Александром Солженицыным. Из секции грампластинок ГУМа будет доноситься голос Булата Окуджавы со словами песни о Генералиссимусе, а над рекой Москвой будет кружить дух Льва Троцкого, Василия Гроссмана и Джорджа Оруэлла»⁹⁵.

Слова о возможной прогулке Джиласа по Красной площади не были простой аллегорией, а своеобразным анонсом организованного московской «Литературной газетой» и белградским еженедельником «НИН» круглого стола о причинах, ходе и последствиях советско-югославского конфликта 1948 г. Через два дня, из Белграда в Москву рейсом авиакомпании «Аэрофлот» вылетела югославская делегация в составе М. Джиласа (в сопровождении супруги Штефании), писателя Д. Чосича, философа С. Стояновича, историка Б. Петрановича, политолога А. Крешича, а также журналиста «НИН» В. Зечевича⁹⁶. Перед вылетом все югославские участники круглого стола сфотографировались на фоне самолета югославской авиакомпании⁹⁷.

Несмотря на рекламную фотографию, группа прибыла в Москву регулярным рейсом «Аэрофлота» почти без опозданий и довольно долго задержалась при пересечении границы, выполняя необходимые формальности. Участники предстоящего круглого стола, рассуждая о причинах столь долгой задержки при въезде в некогда закрытую страну, философствовали о том, что «в ней упорно сохраняются формы поведения, принятые при большевизме, которые, наверное, переживут и сам большевизм»⁹⁸.

После вручения протокольного букета красных гвоздик супруге Джиласа Штефании – части протокольных формальностей, предусмотренных «Литературной газетой», гости на автомобилях выехали из построенного к Олимпиаде-80 аэропорта «Шереметьево-2» (он показался им всего лишь похожим на десятки аэродромов в мире). Уже в автомобиле Джилас пожелал немедленно заехать на Красную площадь, заявив об этом столь безапелляционно, что, несмотря на январские минус девять градусов, никому и в голову не пришло напомнить, что в июне ему исполнится 79 лет. Для теплолю-бивыхжителей Балкан картина вечерней Красной площади казалась почти фантастической, созданной, как им казалось, «теми мастерами, которые десятилетиями создавали и совершенствовали огромных размеров символы сталинской эпохи». «Под ногами скрипел свежий снег, над головами снежинки, а на самых вершинах двух кремлевских башен жаркий красный свет просто струится из высоко размещенных пятиконечных звезд, – чуть позже написал Зечевич для «НИН». – Стены Кремля блестят и в то же время едва видны. Лучшую иллюстрацию для того, чтобы получить полное представление о прежних мечтах коммунистов, трудно и представить». «Эта картина, – заметил также репортер, – до определенной степени, действительно, оправдывала их юношеские увлечения идеями, которые символизировали Красная площадь и, конечно, мавзолей Ленина»⁹⁹.

Помимо репортерских заметок для еженедельника «НИН», свои впечатления о том вечере по свежим следам записал и Чосич, некогда подчиненный Джиласа по идеологической работе в послевоенной Югославии, к тому времени уже известный писатель-диссидент, а в самом недалеком будущем – крупный югославский государственный деятель ¹⁰°. Запомнившаяся ему в тот вечер метель придала событию еще больший колорит. «Как только мы вступили на освещенную светом прожекторов Красную площадь, Милован Джилас замедлил шаг и замолчал. Я понял, что он хочет остаться только со своей Штефицей. Мы так и сделали, двинулись к храму Святого Василия Блаженного, оставив их перед мавзолеем Ленина, – записал Чосич. – Вид заслуживал того, чтобы его запомнить. Запорошенный снегом Милован в кепи, сгорбленный, ссохшийся со своей Штефанией, темнел перед мавзолеем Ленина… Перед своим некогда богом, бальзамированным Лениным, заложенным в красном мраморе. Молчит веривший в него отступник и противник. О чем он думал, некогда коммунистический фанатик и партийный вождь, который по-ленински за счастливое будущее человечества выносил смертные приговоры своим противникам и тем, кто всего лишь сомневался в победе? О чем молчал самый знаменитый отступник коммунизма второй половины XX столетия, самый значительный низвергатель ленинизма и большевизма? Спрашивал ли себя Милован Джилас, на что он растратил юность и дар писателя и за что провел в тюрьме девять лет, не считая и тех лет в Королевстве? Может быть, он каялся в том, что разрушал великую веру нашего столетия?»