Черное платье - [14]

Они простились, когда было уже далеко за полночь. Наташа только сейчас сообразила, что Ленка, наверное, сходит с ума от беспокойства, и ей стало не по себе. Она вспомнила к тому же, что ей ещё нужно найти место, где переодеться, потому что сказать Ленке правду она не могла. Она протянула Филиппу руку, сказав, что чудесно провела время, и попросила не провожать ее до дома, в надежде, что ей, когда она останется одна, удастся придумать, что делать с платьем.

— Я увижу вас завтра? — спросил Филипп.

— Завтра?.. Да.

— Когда? Где?

— Я живу у подруги, которая рано утром уходит на работу… Когда хотите.

— Тогда в полдень, на Трокадеро, у входа в театр Шайо. — Он поцеловал ей руку и быстро зашагал прочь.

«Макдоналдс», расположенный недалеко от дома, был закрыт, идти было некуда. «Что же делать?» Наташа вернулась к дому и, набрав код, вошла в свой подъезд. Не зажигая свет и стараясь ступать как можно тише, спустилась в «нулевой» этаж, где находилась прачечная и стол для пинг-понга, переоделась, убрала все в сумку, вызвала лифт и поднялась на четвертый этаж.

— Ну, наконец-то! — Ленка сидела на кровати в пижаме, намазывая кремом лицо. — Где ты была? Я чуть с ума не сошла… Наташка, да тебя не узнать! Откуда у тебя такие туфли? И сумка… Боже мой, и прическа… Где ты была?

— Ленка, ты прости, что я задержалась…

— Да ладно… Где ты была?

Лена продолжала с жадностью рассматривать Наташины обновки.

— Я встретила своего француза.

— Так я и думала! Ну, рассказывай! Это он купил тебе туфли?

— Что ты, бог с тобой! Я сама купила… Не могла же я ходить бог знает в чем.

— А сумочку?

— Тоже.

— А что в пакете?

— Старые кроссовки.

— А эти сколько стоят? Наташка, я же тебя учила, где покупать! Такие туфли стоят небось тысячу франков.

«Бедная Ленка! — подумала Наташа. — Они стоят почти две».

— Ну да, около того… Это все неважно.

— А что важно? Он что, какие-то авансы тебе делал?

— Лена, ради бога, какие авансы?

— А что же?

— Не спрашивай, прошу тебя, не спрашивай…

— Ты только, знаешь, не сходи с ума… Ты же не девочка!

Наташа посмотрела на нее:

— Ленка, ты же помнишь: мы с Юрой прожили меньше двух лет. Когда он ушел от меня, мне было двадцать. И, знаешь, мне сейчас кажется, что этих тринадцати лет просто не было. Не было, понимаешь? — Наташа засмеялась и, взглянув на Лену, добавила: — Так что я, возможно, действительно еще девочка…

— Какая девочка, не валяй дурака! У тебя сын. Что? Ты как будто удивлена?

Наташа действительно вздрогнула, как будто только сейчас вспомнив, что у нее есть сын.

— У меня есть сын, — повторила она. — И что же?

— Ничего, просто надо держать себя в руках, а не сходить с ума. Рассчитываешь остаться тут?

— Вот ты о чем… А я, представь себе, вовсе об этом не думала. И вообще… ты не понимаешь.

— Я все прекрасно понимаю! Достаточно посмотреть на тебя, чтобы понять, что ты влюблена как кошка.

— Это плохо?

— Да, это плохо, потому что, прежде чем влюбляться, надо понять, на что можно с этим мужиком рассчитывать. И тогда уже действовать с холодной головой.

— Ты рассуждаешь, как Нина Гавриловна.

— Ну, знаешь!

— Ленка, прости меня, не сердись! Ты сама ругала меня за то, что я не закадрила его в самолете, а теперь почему-то сердишься…

— Я не сержусь, — вздохнула Ленка. — Наверное, я тебе просто завидую. Давай спать.

Они уже обе были в постели, когда Лена, погасив свет, спросила:

— Завтра опять?

— Угу, — ответила Наташа и блаженно улыбнулась.

А потом… потом была магия Парижа: чайки, с криком проносящиеся над зеленой водой Сены и Мостом Искусств; старые платаны, глядящие в окна Лувра, площадь Согласия, Латинский квартал: студенты, книжные развалы; Люксембургский сад — они сидели на металлических стульях, глядя, как дети пускают кораблики в большом круглом водоеме, и солнце играло в ее рыжеватых волосах; фонтан Марии Медичи, в воде которого грустно отражалось небо; бульвар Сен-Мишель — «Как вы его называете — Бульмиш?»; лоточники, торгующие старыми открытками; фонтан и мальчишки, собирающие со дна его монеты; рю Суффло, Пантеон и старая церковь — «Той самой святой Женевьевы, которая была покровительницей Парижа?»; рю Муфтар с ее ресторанчиками, маленькими рыночками и древними домами, которые видели, как умирает пятнадцатый век; снова Лувр, Тюильри — «Где был дворец?», Пале-Рояль… — «Здесь гулял Жерар де Нерваль с омаром на голубой ленточке вместо поводка. Не смейтесь, я не шучу»; парк Монсо — «У вас есть дети?» — «Да, сын»; церковь Мадлен, Гранд-опера, кафе де ля Пэ, где они пили кофе, — «А у вас?» — «Нет»; Новый мост, самый старый в Париже; букинисты; Консьержери — «Какой это век?»; стрелка острова Сите; сквер Вер-Галан: плакучие ивы, глядящие в зеленые волны Сены, — «Посидим здесь?»; Нотр-Дам, маленький садик за собором, где они ели мороженое, и химеры, ухмыляющиеся им сверху, — «Какой сегодня день?»; Монмартр, площадь Тертр, ее карандашный портрет, — «Вы подарите его мне?»; кривые улочки, звуки аккордеона, «Мулен Руж» с гологрудыми красотками; «Уже среда? Не может быть…»; Булонский лес: лодки, утки с утятами, гортанные крики павлинов на острове, дождь, шорох листвы, смех, доносящийся с террасы ресторана, — «Дай мне сигарету…»; скамейка на площади Сен-Сюльпис перед фонтаном «Четыре епископа», — «Уже совсем темно…»; крошечная лампочка под розовым абажуром на столике кафе, розовое пятно света на белой скатерти, запах его сигарет, красное вино в бокалах, его рука на ее запястье, его голос. «Поедем ко мне?»; такси, незнакомый квартал, шепот, едва различимый в темноте блеск его глаз, волшебство прикосновений. «Ты дрожишь…»