Черное платье - [16]

— А как же виза?

— Виза у меня до конца июня, но дело не в этом.

— А в чем?

— Ленка, разве ты не понимаешь? Мама осталась без копейки — пенсия только на той неделе, да и хватит ее очень ненадолго. У Сережи кончается учебный год. Мне во вторник на работу. И еще много чего. Словом, мне надо быть в Москве.

— Подожди, что-то я тебя не понимаю. То есть я все понимаю про твои московские дела, но я не понимаю главного: ты выходишь за него? Что ты ему сказала?

— Я сказала, что, если после развода я еще буду ему нужна, пусть приезжает в Москву.

— А ты не боишься его потерять таким образом?

— Если через месяц ему это будет неинтересно, значит, я и сейчас ему не нужна.

— Ты так и осталась максималисткой…

— Это не максимализм. Я просто хочу, чтобы меня любили. И я не хочу еще раз пережить то, что я пережила со своим мужем.

— Ты сама-то любишь его?

— Ленка, родная, не спрашивай меня ни о чем!

— Все понятно. Ладно, будем справлять твой день рождения? Тебе надо было прийти с ним, мы бы познакомились…

— Он сейчас занят, мы увидимся вечером. Ты прости, что все так получилось…

— Да ладно!.. Сегодня останешься у него?

— Да, мы встречаемся в семь. Я заберу свои вещи, хорошо? Он сам отвезет меня в аэропорт.

Наташа поставила на стул чемодан, открыла шкаф и начала перекладывать в него свои пожитки. Когда Ленка вышла из комнаты, она развернула полотенце, в котором были спрятаны деньги, достала из пачки десять стодолларовых купюр и сунула их на Ленкину полку, под стопку носовых платков. Остальное положила в сумку. Они еще немного посидели, поговорили о пустяках, и Наташа простилась, пообещав, что позвонит перед самым отъездом.

Вечером Филипп повел ее в ресторан. Заказывая вино, он о чем-то долго переговаривался с официантом — тот подносил ему откупоренные бутылки, Филипп пробовал — сперва одно, потом другое и, наконец, остановился на каком-то «шато» с незапоминающимся названием. После того как они выпили за ее здоровье, Филипп достал из кармана небольшой черный футляр и протянул ей:

— Это тебе. Ты хотела что-нибудь, что можно всегда иметь при себе?..

Наташа открыла футляр — на тонкой черной коже лежали очень красивые, очень дорогие часы.

— На этих часах время бежит быстрее, чем на других. Ты и не заметишь, как пройдет этот месяц, — сказал Филипп и надел ей часы на левое запястье.

Вечером, уже дома, он спросил:

— Ты что-то хотела мне рассказать?

— Да, — она посмотрела на него, словно пытаясь понять, как он отнесется к тому, что с ней произошло. — Я, кажется, попала в ужасную историю…

Она рассказала ему о деньгах и о свертке, который получила в Шереметьевском аэропорту.

— Думаешь, твой бывший муж способен заниматься такими вещами? — спросил Филипп.

— До сих пор я считала, что нет. А теперь не знаю.

— Сколько там денег?

— Не знаю, три толстые пачки.

Филипп рассмеялся:

— Как это по-русски! Они с тобой? В любом случае, ты не должна их брать, пока не узнаешь, что было в свертке. Если твои опасения справедливы, к ним просто нельзя прикасаться — это грязные деньги. Их надо либо сдать в полицию, либо в какой-нибудь фонд по борьбе с наркотиками. Если это что-то другое, ты сама решишь, как с ними поступить, но в любом случае ты не должна везти их через границу, — Он немного помолчал. — Было бы еще лучше, если бы ты вообще ничего не брала от твоего бывшего мужа: я дам тебе достаточно денег, чтобы ты смогла прожить до моего приезда, ни в чем не нуждаясь, а потом…

Она перебила его:

— Ты прав — мне, конечно, лучше их не брать… Но у тебя я тоже не возьму. Как-нибудь проживу.

— Но почему? Ведь у тебя ничего нет!

— Я потратила почти тысячу долларов и еще одну тысячу оставила своей подруге. Она, правда, об этом еще не знает, но я позвоню ей перед отъездом, если придумаю, что сказать. И в сумке у меня — то, что осталось от первой тысячи во франках, мне этого хватит. Остальное пусть лежит у тебя. — Она заметила его движение: — Пожалуйста, не будем больше об этом говорить! Денег я у тебя все равно не возьму. А эти… Если окажется, что ничего плохого за ними не стоит, ты привезешь их в Москву. Будем считать, — она невесело усмехнулась, — что теперь тебе просто придется приехать…

* * *

В воскресенье утром Филипп отвез ее в аэропорт «Шарль де Голль». Она так и не позвонила Лене, решив, что сделает это из Москвы, когда все прояснится. Придумывать что бы то ни было она все равно была не в состоянии: она была поглощена мыслями о разлуке. Расставаясь с ним, точнее, решаясь с ним расстаться, она как бы соглашалась подвесить на ниточку свою жизнь. Думать о том, что произойдет через месяц, он не хотела, так как от нее все равно ничего не зависело, но она знала, что умрет, если потеряет его.

Они шли по длинным переходам аэропорта, и глаза её были полны слез. Филипп остановился, поцеловал её и сказал:

— Сейчас мы подойдем вон к той стойке и там расстанемся. Ты возьмешь себя в руки и спокойно пойдешь дальше. Вечером я позвоню тебе и буду звонить каждый день, и мы будем долго-долго разговаривать, и этот месяц пройдет очень быстро — мы увидимся, и никогда ничто больше не разлучит нас. Через несколько дней я все улажу с квартирой и сообщу тебе адрес, чтобы ты могла выслать мне приглашение. А сейчас ты будешь вести себя, как храбрый маленький солдат, и не будешь плакать.