Чернобыльская тетрадь - [76]

Весь округлый, упитанный, даже жирный, с холеным одутловатым лицом, он сидел теперь молча, ни с кем из своих подчиненных в салоне ни разу не заговорил. На лице его блуждала еле уловимая улыбка.

Я незаметно рассматривал его, и мне казалось, что он изумлен свершившимся, этой внезапно свалившейся на него ядерной катастрофой. И словно было написано на его лице: «И зачем я пришел в эту неведомую мне энергетику, взвалил на свои плечи строительство и эксплуатацию атомных электростанций, в которых ничего не понимаю? Зачем ушел от своих родных электромоторов и трансформаторов? Зачем?..»

Возможно, и не об этом думал министр, но уж явно был изумлен этим обрушившимся на него ядерным «хлебовом». Изумлен, но не испуган. Испугаться он не мог, ибо не понимал, что ядерная катастрофа — это опасно. Более того, он был не согласен, что произошла катастрофа. Просто авария... Небольшая поломка...

Летел с нами также и Кафанов — замначальника Союзгидроспецстроя, высокий, мрачный с виду человек, с одутловатым сизым лицом. Внешне он выглядел олимпийски спокойно. Однако с радиацией ему предстояло также столкнуться впервые.

Я сидел в первом ряду кресел, у окна. Внизу уже был виден широко разлившийся Днепр. Ведь недавно только кончился паводок. Хорошо, что кончился. В противном случае, случись катастрофа месяц назад, вся выпавшая на землю радиоактивность оказалась бы в Припяти и Днепре...

Сзади меня шебуршился Михайлов. Его волновало неизвестное будущее, он хотел заранее все выяснить и спрашивал шепотком, видимо, стесняясь министра:

— Скажи, Григорий Устинович, сколько можно схватать, чтобы ну... бесследно?.. Ну, ничего не было?..

— Не торопись, — осаживал я его, тоже шепотом, — Уже снижаемся. На земле расскажу...

Волновался и Попель. Сзади раздавался его четкий красивый голос:

— У меня давление. Я слыхал, от лучей оно подскакивает со страшной силой. Зачем мне это надо?..

Кафанов и Юло Айнович Хиесалу молчали. Их голосов я не слышал. Изредка только поглядывал я на министра, манекенно улыбающееся лицо которого за все время полета не изменило своего выражения. Серые пустоватые, с оттенком изумления глаза его смотрели в узкое пространство перед собой, рассматривая нечто нам неведомое.

К Киеву подлетали в шестом часу вечера. Приземляться будем в аэропорту «Жуляны». Низко летим над Киевом. Улицы необычно пустынны для часа «пик». Редкие прохожие. Где же народ? Я часто и раньше подлетал к Киеву с этой стороны, бывал в нем, когда работал на Чернобыльской АЭС, но такого безлюдья никогда не было. На душе стало печально.

Наконец приземлились. Министр тут же всех нас бросил и укатил на «ЗИЛе». Его встречали бледный как смерть министр энергетики Украины В. Ф. Скляров и секретарь Киевского обкома. Нас же, простых смертных, встретил начальник Главснаба Минэнерго УССР Г. П. Маслак, худощавый, приветливый, веселый, лысый.

Вся наша команда во главе с Маслаком уселась в голубой «Рафик». Михайлов и Попель сразу, что называется, набросились на Маслака с расспросами. Ведь Маслак был человек из новой, теперь ядерной земли, подумать только! Ущипнуть себя хочется, с украинской ядерной земли...

Маслак сказал, что активность воздуха в Киеве, как передают по радио, — 0,34 миллирентгена в час, что на асфальте значительно больше, но об этом не передают, сколько точно, он не знает, но слыхал, что раз в сто больше. Что это означает, он также не знает, поскольку раньше никогда в жизни дела с атомом не имел. Рассказал он также, что за неделю после взрыва из Киева уехало около одного миллиона человек. В первые дни на железнодорожном вокзале творилось невообразимое, народу больше, чем в дни эвакуации во время Отечественной войны. Цену на билеты спекулянты взвинтили до двухсот рублей, несмотря на дополнительные поезда, выделенные для отъезжающих. Вагоны при посадке брали с боем, уезжали на крышах, на подножках. Но такая паника длилась не более трех-четырех дней. Сейчас можно уже из Киева уехать свободно. А началось, говорит, все с того, что высокопоставленные работники стали тайком вывозить из Киева своих детей. Обнаружилось это просто: классы в школах стали редеть...

Трудно сейчас на фабриках и заводах. Не удается на иных производствах не то что трехсменку — двухсменку организовать. Но те, кто остались, а их ведь абсолютное большинство — проявляют высокий дух и ответственность.

— Но что же это такое — 0,34 миллирентгена в час?! Черт бы меня побрал! — воскликнул нетерпеливый, сильно горбоносый, с седеющей курчатовской бородкой В. С. Михайлов, — Расскажи, Григорий Устинович.

— Расскажи, расскажи! — завопили все хором, в том числе и киевлянин Маслак.

Что тут поделаешь, пришлось мне рассказать им, что знал.

— Предельно допустимой дозой для атомных эксплуатационников является пять рентген в год. Для всего остального населения — в десять раз меньше, то есть — 0,5 рентгена в год или 500 миллирентген. Разделите на 365 дней в году и получите, что простой смертный имеет право «схватить» за сутки 1,3 миллирентгена. Такая доза оговорена нормами ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения). Сейчас, то есть на восьмое мая, в Киеве, если верить официальным данным, 0,34 миллирентгена в час, или 8,16 миллирентгена в сутки, — в 6 раз превышает норму ВОЗ. На асфальте же, если верить Маслаку, — суточная доза в 300 раз превышает норму ВОЗ...