Чернобыль: История ядерной катастрофы - [4]

Пролог

28 апреля 1986 года в седьмом часу утра Клифф Робинсон позавтракал, почистил зубы в умывальной и отправился в раздевалку, куда пройти можно было только через детектор радиации. Робинсон, двадцатидевятилетний химик, работал на атомной станции Форсмарк в двух часах езды от Стокгольма, и это была обычная процедура. Но не в этот раз. Внезапно сработала сигнализация. «Что за чепуха? Я даже не входил в контрольную зону, значит, и облучиться не мог», – подумал Робинсон. Он еще раз прошел через детектор – сигнализация сработала снова. На третий раз, впрочем, она смолкла. Теперь стало ясно, что это был просто технический сбой.

По должности Робинсону полагалось наблюдать за уровнем радиоактивного заражения на станции. «Забавно, что детектор решил продемонстрировать свою бдительность на мне», – подумал он. Главное, впрочем, что аппарат чудил совсем недолго. Клифф занялся обычными делами, почти забыв об этом. Но два-три часа спустя, когда он вернулся к раздевалке, перед детектором стояла целая очередь – работники растерялись, поскольку сигнал тревоги не умолкал. Проверять исправность механизма Робинсон не стал. Он снял с одного из коллег ботинок и отнес на компьютерный анализ. От результата его бросило в дрожь. «Я увидел то, чего никогда не забуду. Обувь получила громадную дозу. Столбики уровня радиации стремительно ползли вверх».

Сначала он решил, что взорвалась бомба: на обуви оказались радионуклиды, нехарактерные для атомной электростанции. Робинсон доложил начальству, а оно уведомило Стокгольм – Управление по радиационной безопасности. В столице решили, что утечка могла произойти на самой АЭС. Работников Форсмарка спешно эвакуировали. Началась проверка помещений, которая, однако, ничего не дала. Около полудня стало ясно, что искать источник заражения на станции не стоит. Предположение о взрыве бомбы тоже отбросили, радиоактивные элементы в таком случае были бы иными. Высокий уровень радиации обнаружили и в других местах, где имелись необходимые приборы. Сомнений не осталось – зараженные частицы попали в Швецию из-за рубежа.

Расчеты синоптиков указывали на ветер с юго-востока – со стороны одной из двух ядерных сверхдержав. Какое несчастье могло ее постигнуть? СССР хранил молчание. Управление по радиационной безопасности связалось с коллегами из Москвы, но те уверяли: на их территории не происходило ничего, что могло бы вызвать радиоактивное загрязнение. При этом инспекторы в скандинавских странах и далее отмечали необычно высокий уровень радиации. На территории Швеции гамма-излучение превышало норму на 30–40 процентов, Норвегии – вдвое, Финляндии – в шесть раз.

Над полуостровом плыли облака ксенона и криптона – двух газов, выделяющихся при расщеплении ядра урана. Их обнаружили и в Дании. Тесты показывали, что источник радиоактивного заражения, где бы он ни находился, продолжал выделять в атмосферу опасные вещества. Шведы настойчиво звонили в три советских ведомства, ответственных за ядерную энергетику, но слышали тот же ответ: сведениями об аварии или взрыве не располагаем. Биргитта Даль, министр окружающей среды, заявила, что виновная в радиоактивном заражении страна нарушает международные договоры, скрывая от мирового сообщества жизненно важную информацию. Реакции не последовало. Дипломаты обратились к Хансу Бликсу. Этот шведский политик, на тот момент обитатель Вены, возглавлял Международное агентство по атомной энергии. Но и МАГАТЭ пребывало в неведении.

Никто не знал, чего ждать дальше. Уровень радиации был высоким, но пока не представлял прямой угрозы для жизни людей и живой природы. Но что, если облучение продолжится с той же или еще большей интенсивностью? И что все-таки случилось за железным занавесом? Вспыхнула третья мировая либо произошла авария чудовищного масштаба? Как бы то ни было, остальной мир не мог остаться в стороне. Он уже получил дозу радиации. Но Кремль упорно отмалчивался.

Часть I Горькая полынь

Глава 1 Съезд

Холодным утром 25 февраля 1986 года (ночью температура упала до −10 °C) пять тысяч тепло одетых мужчин и женщин шли через Красную площадь, украшенную огромным портретом Ленина, к Кремлю. Среди них были партийные и государственные чиновники, офицеры, ученые, директора крупных заводов и простые люди из цехов и с колхозных полей – представители «трудящихся масс». Все они были делегатами партийного съезда. Этот съезд КПСС был уже двадцать седьмым по счету с конца XIX века, когда партию основала небольшая группа социал-демократов – апостолов светлого будущего. Многие в Москве и Советском Союзе надеялись на завершение застоя и начало новой эпохи. Съезду предстояло проложить курс, которым сверхдержава будет идти до начала 1990-х годов[1].

Поток людей проходил сквозь ворота Кремля и вливался в распахнутые двери Дворца съездов – отделанного мрамором параллелепипеда из стекла и бетона. Его воздвигли в 1961 году на месте кремлевских казарм и на фундаменте палат, построенных еще при Борисе Годунове. Хрущеву не давал покоя открытый в Пекине двумя годами раньше Дом народных собраний. Колосс, сооруженный по воле Мао Цзэдуна, располагал залом на десять тысяч человек. Обуреваемый завистью, первый секретарь ЦК приказал увеличить зал Дворца съездов в полтора раза – до шести тысяч мест. Здание выросло в глубину, а партер оказался под землей. Что касается партийных съездов, проводимых раз в пятилетку, для них установили лимит: не более пяти тысяч участников, как бы ни разбухала партия (в ее ряды тогда стремились многие). Добавить в партер, ложи и на балкон кресел значило бы вынудить делегатов толкаться локтями. Кроме стадионов, в Советском Союзе не было ни одного столь просторного места для собраний