Чернобыль: История ядерной катастрофы - [103]

В Белоруссии, сильнее других республик пострадавшей от радиоактивного заражения, этнонациональные представления о Чернобыльской аварии уже через считаные недели после катастрофы сформулировал один из ведущих белорусских писателей Алесь Адамович. Мальчишкой он воевал с нацистами в партизанском отряде и после войны прославился благодаря произведениям, основанным на собственном военном опыте. В июне 1986 года Адамович писал в обращении к Михаилу Горбачеву: «Не станем шуметь „на всю Европу“, но мы-то понимаем, что Белоруссия переживает нечто сопоставимое лишь с ее трагедией в годы минувшей войны. Под вопросом само существование (физическое) десятимиллионного народа. Радиация ударила прежде всего по нашей республике». Чернобыль стал главной темой Адамовича до конца жизни. Он многократно бывал в зараженных радиацией районах и взял множество интервью у тех, кто был готов говорить с ним об аварии, в том числе у Валерия Легасова, с которым он успел побеседовать несколько раз, прежде чем ученый покончил с собой в апреле 1988 года[424].

Самым известным украинским автором, писавшим о том, что многие в республике восприняли как санкционированное властями уничтожение природы, был лауреат Государственной, Ленинской и двух Сталинских премий Олесь Гончар. К сходной тематике он обращался еще задолго до Чернобыльской аварии. «Зной боя тяжело плавает по изуродованным садам; падает сажа, воздух отравлен угаром», – так в опубликованном в 1968 году романе «Собор» Гончар описывает свои родные места, ставшие местом боевых действий Второй мировой. Пагубное влияние индустриализации на природу – одна из главных тем в творчестве Гончара. Представители республиканских властей резко раскритиковали книгу.

Когда произошла катастрофа, Гончара потрясло то, как украинские руководители обошлись с собственным народом, с какой легкостью они пожертвовали здоровьем киевлян, выгнав их на первомайский парад, только чтобы засвидетельствовать свою лояльность Москве. В июне 1986 года Гончар произнес прочувствованную речь на XI съезде писателей Украины, в которой заявил, что Чернобыльская авария изменила отношение украинских писателей к миру[425].

Чуть раньше на встрече группы украинских писателей с первым секретарем ЦК Компартии Украины Владимиром Щербицким Олесь Гончар настаивал на полной остановке Чернобыльской АЭС. «Я спросил, нельзя ли ходатайствовать о демонтаже этой станции как технически безграмотной и почему-то поставленной именно там, на Полесских болотах, под боком многомиллионного города», – записал Гончар в своем дневнике. Щербицкий сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь. «В ответ он как-то взволнованно замахал руками, стал торопливо, чуть не захлебываясь, объяснять мне про ракеты, про будущее атомной энергетики», – пишет Гончар. Демагогические рассуждения о благе всего человечества впечатления на него не произвели. Гончара куда больше волновало благополучие его собственной страны – Украины. «Говорят, для соседей надо давать энергию, – пишет он в дневнике. – Но почему для этого земля Украины должна стать жертвой? Почему дети украинские должны ловить эти дьявольские дозы?»[426]

Высказывания Гончара о Чернобыле и будущем атомных электростанций в республике стали знаком того, как изменилось отношение части украинской политической и культурной элиты к роли атомной энергетики в жизни Украины. В середине 1960-х республиканское руководство, стремясь не отставать от прогресса, добилось вступления Украины в привилегированный атомный клуб. Писатели в те годы легко закрывали глаза на то, что модернизация и прогресс приходят в Украину в упаковке русского языка и русской культуры, подрывая культурные основы украинской нации, какой они ее себе представляли. С началом строительства Чернобыльской АЭС в самом сердце украинского Полесья образовался русскоязычный анклав. Подобно большинству украинских городов в XX веке, Припять вбирала в себя украиноязычных сельских жителей и превращала их в русскоязычных горожан, тяготеющих к русской городской культуре.

Украинская интеллигенция была поставлена перед фактом: без модернизации у нации нет будущего, но при этом модернизация лишает ее национальной самобытности. В этой ситуации украинские писатели предпочли признать Чернобыльскую АЭС своей, не слишком вдаваясь в вопросы о языке и культуре людей, которые ее строили и обслуживали. До того они точно также поступали с советскими индустриальными гигантами, построенными перед войной на востоке республики, – от донбасских металлургических комбинатов до харьковских и днепропетровских машиностроительных заводов. Если судить по книгам, получалось, будто эти предприятия строили украинцы, говорившие на украинском языке.

Первым Чернобыльскую АЭС «украинизировал» драматург и сценарист Александр Левада. (Его приемным сыном был социолог Юрий Левада, основатель московского Левада-Центра, исследовательской организации, специализирующейся на изучении российского общественного мнения.) Весной 1974 года, за два года до пуска первого реактора Чернобыльской АЭС, киевский Национальный драматический театр имени Ивана Франко поставил его пьесу «Здравствуй, Припять!», посвященную строительству станции. Левада в ней решительно обошел тему русской культурной апроприации украинского региона. Почти все персонажи пьесы – даже те из них, кто приехал в Припять из Москвы и других мест России, – этнические украинцы. Основные конфликты – между современностью и традицией, между индустриализацией и защитой окружающей среды – разыгрываются в рамках украинского общества, в пределах украинской языковой и культурной среды. В этой культурной идиллии не существует проблемы русификации, неразрывно связанной с модернизационными проектами союзного руководства