Черно-белое кино - [33]

Взялись и за Лену. Осудили товарищеским судом, оштрафовали, подбирались к исключению из ЖСК. Лена сникла. Я великодушно предложил ей пожить у меня в Бескудникове. Спросил Таню, как она на это смотрит? Таня сказала: «Пожалуйста-пожалуйста». Гуревич был недоволен: «Повело кота на блядки».

Лена прижилась.

Без звонка приехала мама, познакомиться с новой невесткой. Я был в ванной.

— Здравствуйте, Таня, — сказала мама. — Я Тамара Георгиевна. Какая вы красивая…

— Я Лена.

— ?..

Я боязливо наблюдал за происходящим в щель.

С кухни, спотыкаясь, выбрел жеванный, с бодуна сосед Леня в коротком замызганном халате, из-под которого торчали неприлично волосатые ноги.

— Приветствую, Тамара Георгиевна, — потянулся поцеловать у мамы руку.

— Это что за Бельмондо! — оторопела мама. — Сережа! Что происходит?!

Я вышел из ванной, попытался объяснить ситуацию. Мама не стала слушать.

— Пропади вы пропадом! — И хлопнула дверью.

— Какая мама у тебя наблюдательная, — восторженно поводя фактурной головой, пробормотал Ленька, ибо действительно был русским дубликатом Жан-Поля.

Мама была в гневе. Я стал подумывать, не бросить ли мне квартирную тяжбу, которой не видно конца-края.

— Не удумай, — сказал Гуревич. — Доделай дело. Бросишь — локти будешь кусать.

— Леонид Михайлович абсолютно прав, — не задумываясь, согласилась Агнесса. И добавила по-матерински: — Добей их, деточка.

Агнесса, любовь моя!.. В семидесятом я пришел из армии злой как сволочь. Встретил Лялю, одноклассницу, позвала в гости — у мамы юбилей, сорок пять.

— Это Сережка Каледин, — представила меня Ляля. — Он солдат.

— Прощай оружие, солдат! К столу! — воскликнула именинница, картавая красавица в открытом оранжевом платье. — Я Агнесса.

Боги мои!.. Куда я попал!.. Только спустя годы в Израиле я видел такое скопище евреев на малом пятаке, а тогда и понятия не имел, что так бывает.

— Что пьем? — пробасил огромный седовласый дед Моня, мощной ручищей, как у Луспекаева в «Белом солнце пустыни», наливая мне водку.

Стол галдел. В редкие паузы бесчисленные разнокалиберные дети в очках забирались на стулья и читали под аплодисменты стихи.

— Моня, поиграй! — попросила Агнесса.

— Вас просят, — сказал я деду Моне, мне показалось, он не услышал.

Но тапером оказался другой Моня, в мундире капитана первого ранга. Он смел с крышки пианино малолетних очкариков и начал играть, но не еврейское, а Шопена.

— Еська, ты что сидишь как сыч! — крикнула мужу Эра, сестра Агнессы. — Сказал бы что.

— Да не трожь ты его, — раздраженно махнула рукой Майя, вторая сестра Агнессы. — Опять какую-нибудь глупость ляпнет.

Агнесса неодобрительно посмотрела на Майю.

— Есик, поиграй с Монечкой. Изя, где его скрипка?

Изя, сын Еси, принес скрипку. Два нижних пальца у Еси были скрючены, он тронул нормальным указательным струны, крутанул колок, дунул на смычок, и они с Моней на пару ударили другую музыку, еврейскую, местечковую.

Ко мне подобралась напудренная бабка с настороженным лицом, пытливо уставилась.

— Евре-ей?

— Не совсем, — виновато пробормотал я.

— Ну, ладно. А кто родители?

— Роха! Не мучай мальчика! — крикнула Агнесса.

— Ну, ла-адно, пусть так. — Роха отодвинулась.

— Иуда! — вскричала Майя. — Ты где, Златоуст? Скажи про Агнеску. Только без мата, здесь дети. — И со значением кивнула на меня.

Иуда Осипович, белобрысый, похожий на русского деда, отстранился от носатого парубка, поднял рюмку.

— Иуда Осипович — профэ-эссор физики, — сказала Роха почтительно.

— Агнесса, дорогая, к сожалению, ничего не могу тебе пожелать. Ибо Он, — Иуда Осипович ткнул пальцем в потолок, — обеспечил тебя по полной программе при рождении. Всегда я завидовал Давиду…

— Агнесса — вдова, — пояснила Роха.

— …и поражался, как быстро он из донжуана превратился в однолюба…

Роха, поморщившись, громко проворчала:

— Ох! Вэ из мир! Нет еврея, чтоб не изменял жене. Только один прячет концы в воду, а другой не знает, куда его деть.

— … Завидую твоим кавалерам… А дефект у тебя все-таки есть: когда-нибудь ты умрешь. И это будет беда. Для всех. Но это будет нескоро. Лe хаим!

Я выбрался на балкон отдышаться, Ляля за мной.

— Перебор, — сказал я. — Откуда столько Монь, Ёсь, Изей? Плюс — Иуда.

Своего Гуревича я почему-то евреем тогда не считал.

Постепенно, с трудом я разобрался в этой мишпохе. Оказалось, что первый Моня — доктор биологии, культурист, легенда. Летел пассажиром на самолете, самолет потерял управление, упал, пробив лед, на дно. Моня чудом выбрался из самолета, выплыл и бежал десять километров до деревни по морозу. Второй Моня — моряк, плавает на Севере, у него есть наградной пистолет за храбрость. А дома живет полярная сова Сара с перебитым крылом, очень вздорная. Когда он задерживается, Сара всех кусает. Стеснительный Еся заведует лабораторией, рука у него перебита под Вязьмой. Иуда Осипович — член-корреспондент не по физике, а по кибернетике. Десять лет сидел. Из лагеря вернулся без ноги, на деревяшке, сейчас у него иностранный протез.

Я был ошеломлен сплоченностью своей будущей родни. Это был клан, род, племя. Здесь нельзя было пропасть: заболеть, обезденежить, оказаться безработным, не поступить в институт. Все они были братьями-сестрами, родными, двоюродными, троюродными; примыкающие к прямой родне мужья-жены автоматом включались в общую систему кровообращения единого могучего организма. Основной движущей силой клана была Агнесса. Она не выносила уныния. На улице переходила на солнечную сторону. К ней постоянно кадрились мужики, и она с радостью давала им телефон, меняя только одну цифру. Никогда не сплетничала и ругала меня за болтливость. А наручные часы заводила, только когда считала пульс. С высоты своей красивой, обеспеченной, обожаемой всеми жизни она не скользила взглядом поверх голов — нуждающийся всегда останавливал ее внимание. Влюбившись в Агнессу, я рикошетом полюбил и Лялю — мы поженились. Ляля была хорошая, слов нет, но… Яблонька от яблочка далеко растет — через пару лет развелись. Агнесса тогда взгрустнула, но отношения ко мне не изменила: сухое и мокрое у нее лежало в разных корзинах.