Чернильный орешек - [5]

Они уже поднимались по оживленной проселочной дороге, ведущей к Твелвтриз. Мэри-Эстер размышляла над тем, как бы ей доставить Ричарда домой незамеченным.

– Ричард… – начала она, но юноша резко оборвал ее:

– Я ожидал, что вы явитесь шпионить за мной. Меня только удивляет, что Амброз выдал меня. Я-то считал его верным другом. Думаю, это было глупо с моей стороны.

– Очень глупо, – подтвердила Мэри-Эстер.

– Да уж, если принять во внимание, что он ваш дядя… Что ж, теперь вы можете привести меня к отцу и насладиться моими мучениями.

– Я ими вовсе не наслаждаюсь, – ответила Мэри-Эстер без всякой надежды убедить его. – А что до шпионства за тобой, то у меня не было ни малейшего представления, что ты там. Но если уж ты напиваешься на семейном постоялом дворе, то вряд ли можно сделать вывод, что ты стараешься не привлекать к себе внимания. Я полагала, что это в твоих интересах. Ричард, ну почему ты не можешь просто нормально вести себя? Ведь это было бы куда легче и для тебя, и для всех остальных. Неужели тебе нравится огорчать своего отца? Тебе что же, доставляет удовольствие растравлять раны нашего благословенного Господа Бога?

– Ну вот, теперь еще и религию примешайте к этому, – грубо пробормотал Ричард. Все, что он делал, было в значительной степени направлено не просто против его семьи и отца, но и против религии, поэтому наказание всегда отягощалось и обвинением в богохульстве. Ему долгими часами приходилось стоять на коленях. – Да я не могу и вздоха сделать, чтобы не согрешить.

Мэри-Эстер встревоженно вздохнула.

– Ричард, ты сам усложняешь свою жизнь. Ладно, давай-ка поглядим, не сумеем ли мы на этот раз провести тебя в дом незамеченным. Пока Клемента не видно…

– А в чем дело-то? – капризно спросил Ричард. – Вы же все равно рано или поздно расскажете отцу; Так пускай уж это произойдет пораньше.

И с этими словами он пришпорил свою лошадь, пустив ее галопом прямиком к дому. При этом он еще и задавал во весь голос лихие охотничьи крики, чтобы его наверняка заметили.

– Лью-лью-лью, уху-ху! Вперед, Ричард, вперед! Мэри-Эстер последовала за ним, конечно, не так быстро. Рядышком ехала Лия, и они обменялись взглядами, полными раздраженного сожаления.

– Ну что я могу поделать, Лия? – вздохнула Мэри-Эстер.

– Ничего, мадам. Этот молодой человек попадет в беду, спаси его Господи! Только, я думаю, никто не сможет помочь ему, если Ричард сам себе не поможет. Ах, мадам, – вдруг добавила она, когда со стороны дома до них донесся какой-то странный шум, – вы только, послушайте, что творит эта проклятая собака!

По мере того, как они торопливо приближались к дому, эти странные, рвущие уши стоны становились все громче и громче. Едва они въехали на двор, подбежал слуга, чтобы принять у них лошадей. Помогая Мэри-Эстер сойти с Психеи на специальный чурбан-подставку, он радостно приговаривал:

– Ах, мадам, какое счастье, что вы вернулись. Эта собака целый час воет, а хозяин уже бесится. Она из сарая вырвалась, и мы никак не могли удержать ее, пришлось вот в погребе запереть. Только собака и там буянит, перебила десятка три яиц, и Бог знает что еще она там…

– О, мой бедный Пес! – воскликнула Мэри-Эстер, торопясь к двери на выручку собаке.

В голове у нее успела промелькнуть мысль, что у нее теперь осталось мало шансов отвести беду от Ричарда, который, вероятнее всего, еще и будет винить ее за это.

Дом весь день ходил ходуном из-за ссоры между Эдмундом и сыном. Все чувствовали себя подавленно, а слуги и собаки держались тише воды, ниже травы, боясь навлечь гнев хозяина и на себя «за компанию». В Морлэнде с трудом удавалось найти уединенный уголок, а здесь, в Твелвтриз, сделать это было еще сложнее: в небольшом старомодном доме всегда толпилось так много народа. Поэтому только когда закончили вторую мессу, Мэри-Эстер удалось выразительным взглядом и кивком головы пригласить своего супруга прогуляться вместе с ней в саду. Едва выйдя из дома, Мэри-Эстер взяла мужа под руку и повела его по аллеям между рядами цветущих груш. Пес подскочил к ней с другой стороны, ткнулся косматой головой в ее свободную руку и заковылял рядышком. Снова оказавшись возле хозяйки, он принялся бдительно следить за тем, чтобы она опять никуда не уехала.

– Итак, мадам? – наконец спросил Эдмунд, мрачно посмотрев сверху вниз на ее жизнерадостное лицо.

То, что лицо его оставалось серьезным, отнюдь не было признаком недовольства. Он относился к тем мужчинам, которым улыбки и вообще проявление чувств даются нелегко. Его воспитывали в верности своему долгу – вот он его и исполнял, никогда не ожидая от этого удовольствия или счастья, помимо того счастья, которое приносит честно исполняемый долг. Он женился на первой жене, послушный родительской воле, когда ему не исполнилось и шестнадцати лет. И хотя его родители нежно любили друг друга, в своем сознании он не связывал любовь и брак. Вот почему его чувства к Мэри-Эстер так удивили Эдмунда, когда в двадцать шесть лет он, печальный и степенный вдовец, влюбился в девушку с живым, веселым и открытым нравом. Ему потребовалось немало времени, чтобы набраться духу и сделать ей предложение. И впервые в своей жизни Эдмунд почувствовал неуверенность в исходе задуманного. Ему казалось, что у Мэри-Эстер не было никаких оснований соглашаться на брак с ним, и он неожиданно для себя открыл, что боится даже подумать о возможном отказе.