Чернильный орешек - [134]

– Наш сын просит, чтобы его покормили, – сказала Анна.

Сэм улыбнулся и отпустил ее руку. Она поднялась и ушла, а он наблюдал за ней, понимая, что когда жена сказала «наш сын», это было не умышленно, а естественно соскользнуло с языка, и он обрадовался простому слову больше любой похвалы.

Руперту и его офицерам удалось в конце концов пресечь грабежи и убийства, но слишком поздно. Ущерб был нанесен огромный.

– Наконец-то эти писаки получат достойную тему для своих опусов, – негромко заметил Даниел Гамилю.

Впрочем, атака на Лестер принесла и желанный результат: Ферфакс с парламентской армией оставил в покое Оксфорд и двинулся на север. Руперт хотел идти дальше, уводя их за собой следом, что дало бы время кавалерии Горинга прибыть из западных графств, однако король колебался, а прочие его советники перечили принцу, и в конце концов обе армии сошлись неподалеку от ярмарки Харборо, немного южнее деревушки под названием Нэзби.

И вот четырнадцатого июня, около десяти часов утра, две армии выстроились друг против друга на разных концах открытого поля, прозванного местными жителями Широкой пустошью. На правом крыле стояли кавалеристы Руперта, большинство из которых были в отличном настроении, ибо принц на сей раз принял решение лично командовать ими, вместо того, чтобы находиться вместе с королем в центре главной позиции. Гамиль, однако, пребывал в дурном расположении духа. Он устал, рана на его правой руке, полученная две недели назад, причиняла ему ужасную боль. Она никак не заживала, и он понимал, что это следствие его долгого участия в боевых действиях. Когда человек устает и плохо питается, раны затягиваются хуже, а порой и вовсе никогда не заживают. Светлячок тоже был измотан, и близилось время, когда придется отправить его на покой. Гамиль не мог даже подумать о том времени, когда он расстанется с конем.

Но куда хуже усталости телесной была усталость его духа. Он, помимо всего прочего, был одинок. Да, рядом еще оставался Денни, но малыш Мортон уже погиб, убит в мелкой стычке еще в феврале, бестолковая смерть, был еще, конечно, и Руперт, их непобедимый принц, их вдохновитель. Но очень многие ушли из жизни, и сердце Гамиля опустело. Кита, которого Гамиль ненавидел, он в то же время любил вопреки своей воле, а ведь он убил Кита, да-да, у него было ощущение, словно он сам держал ту рапиру, что выпустила из него жизнь. И Хиро он тоже потерял, окончательно и навсегда, и эта вина и боль грызли его душу. Гамиль часто думал о Руфи, задаваясь вопросом, не ведьма ли она, ибо проклятие, которому она предала его, невозможно было стряхнуть. «Храни свою вину молча, и пускай она сгрызет без остатка твою жизнь!»

И вот новая битва, и в сердце Гамиля нет ни тяги к ней, ни страсти к драке, ни желания славы. Они будут нападать и убивать и скакать все дальше и дальше, а неприятель по-прежнему будет возникать перед ними. Они снова сегодня уступают в силе, едва ли не вдвое: у противника около четырнадцати тысяч солдат, а сторонников короля всего семь с половиной тысяч. Казалось, что как бы долго они ни сражались, победы им так и не видать. Гамиль был только рад, что Анна и этот ее, ставший кавалеристом, пехотный офицер с Приграничья уехали, забрав с собой ребенка. Чем больше таких вот мужчин окажутся вне этого порочного круга, тем лучше. Что проку, если бы Сэма убили? Он был всего-навсего фермером, добродушным тугодумом, преданным своему королю. Ну какой из него солдат в сравнении с ним, Гамилем, с Денни и с прочими стойкими, покрытыми шрамами воинами из кавалерии Руперта? Гамиль посмотрел вокруг, на милые, знакомые лица своих товарищей, братьев по оружию, ожидая, что вот-вот его взволнованное сердце забьется быстрее от сознания причастности к этому братству. Но ничего такого не происходило. Он чувствовал себя покинутым, одиноким и безнадежно отчаявшимся. Ощущение безысходности бежало по телу, словно вялая кровь, отягощая его руку и голову. Ему совсем не хотелось сражаться – ни сегодня, ни завтра, вообще никогда.

Руперт решил сохранить за собой инициативу, и прежде чем неприятель смог сделать хотя бы шаг, трубы пропели сигнал к наступлению. Они держались в плотном строю, резво спускаясь по легкому склону. За кустами справа от них противник разместил снайперов, но принц и Мориц, скакавший рядом с ним, вели их вплотную к этим кустам, чтобы до предела сократить врагу поле огня, и никаких потерь вообще не было. А когда они добрались до открытого места, трубы сыграли сигнал «галопом». Гамиль, понимая, что его солдаты смотрят на него, поднял саблю и со всей своей былой свирепостью прокричал боевой клич, но впечатление у него при этом было таким, словно он слышит себя как бы со стороны и откуда-то с недалекого расстояния наблюдает за собой. Светлячок понесся галопом, вытягивая шею, взволнованный тем, что другие кони мчатся рядом с ним, а кавалерия неприятеля тяжело несется им навстречу.

Они сошлись, врубились друг в друга, поднапряглись и прорвались насквозь. Ряды вражеской кавалерии смялись, дрогнули, а потом развернулись и обратились в бегство, а королевская конница, ревя в торжествующем кличе, преследовала их по пятам. Поначалу противник держался кучно, как всегда делают беглецы, но постепенно они начали рассеиваться, рассыпаться друг от друга, и на этой стадии преследование стало бессмысленным. Офицеры, осадив лошадей, пытались остановить и согнать вместе своих солдат. А те уже добрались до обоза неприятеля, но, как ни странно, погонщики при их приближении не удрали, как обычно. Повозки были стянуты в тесное каре, а возницы сидели внутри этой импровизированной баррикады, и большинство из них оказались вооруженными мушкетами, пистолетами или копьями.