Черниговского полка поручик - [63]

— Станислав Антонович, — бросилась к нему Катя, — скажите, где рудники Зерентуя?

— Точно не знаю, но, разумеется, где-то в Сибири, а что?

Вместо ответа Катя протянула ему письмо. Увидев знакомый почерк, Шалацкий оживился: «Наконец-то».

Он подошел к окну, развернул письмо и, еще не читая, сказал:

— Я же говорил, если живой, напишет…

Слух о том, что многие жены декабристов вскоре за своими мужьями последовали в Сибирь, прокатился по всей Руси, дошел и до Гребенок.

Как-то Шалацкий ездил в Белую Церковь к графине Браницкой, в имении которой несколько лет работал экономом, привез оттуда переписанное от руки послание Пушкина декабристам «Во глубине сибирских руд» и подарил Кате. Все это воодушевило ее, придало сил и бодрости. Она твердо решила поехать к своему любимому и по возможности облегчить его участь. «Жены поехали, а чем хуже я?» — не раз думала она.

Никакие уговоры родных успеха не имели. Ее решимости способствовало и то, что в Иркутске жила престарелая тетушка Шалацкого, жена покойного помощника военного коменданта Назаревского. На первых порах было где остановиться.

Вскоре в селе заговорили о том, что дочь покойного священника Катя едет в Сибирь.

Последние дни декабря, в пятиэтажном доме 25, что на Фонтанке, по вечерам дольше обычного в окнах второго этажа горели огни. Неутомимая хозяйка, известная во всем Петербурге Екатерина Федоровна Муравьева, собирала в дальний путь жену сына Никиты, сосланного вместе с братом Александром на каторгу в Читу. Преждевременно поседевшая, давно выплакавшая слезы, с болью сердца вспоминала своих мальчиков.

Невестка Муравьевой, Александра Григорьевна, последние сутки совершенно потеряла сон: мысленно прощалась со своими маленькими детьми, которые оставались на попечении бабушки. Александра Григорьевна уже давно рассудила, что без нее ее любимый Никитушка погибнет на каторге. Во имя спасения обожаемого мужа жертвовала всем. «Один раз на мой вопрос в шутку, — вспоминал Якушкин, — кого она более любит — мужа или бога, она мне ответила, улыбаясь, что сам бог не взыщет за то, что она Никитушку любит более». Далекая от политики, Александра Григорьевна всем сердцем поняла бескорыстие революционного подвига мужа и в мыслях возводила его на героический пьедестал.

— Сашенька, — нежно наставляла невестку Екатерина Федоровна, — в дороге пуще глаз храни письма Александра Сергеевича, ты ведь знаешь, как Никитушка его любит, да и его друзьям по изгнанию они принесут минуты радостного облегчения.

— Не беспокойтесь, матушка, надеюсь, не будут обыскивать мой чепчик.

— Кто его знает, милая. В Иркутске, сказывают, свирепый губернатор.

Екатерина Федоровна любила свою добрую и умную невестку. Восхищалась ее красотой.

Пушкин накануне забежал проститься с Сашенькой и попросил ее взять два письма. Одно — «Послание в Сибирь», другое — предназначалось лицейскому другу Пущину. Разумеется, Александр Сергеевич не знал, что его друг не в Сибири, а совсем недалеко: в одном из казематов Шлиссельбургской крепости.

Екатерина Федоровна боялась, что в Иркутске, при обыске, могут обнаружить и отобрать стихи поэта, и, дабы они бесследно не исчезли, предложила невестке оставить дома их копии.

— Упаси вас бог, маменька, у нас в любое время может быть обыск, а если они обнаружатся, тогда ни вам, ни Александру Сергеевичу не будет покоя…

Собираясь к мужу на каторгу, Александра Григорьевна хранила возвышенное настроение, хотя ей предстояло тяжкое расставание с маленькими детьми и всем, что ей дорого. Решение следовать за мужем в Сибирь она приняла сразу, как только он был туда отправлен. Ее ничто не пугало.

— Сашенька, не взять ли тебе для Никитушки историю Карамзина, помнится, он ею зачитывался? — спросила Екатерина Федоровна.

Александра Григорьевна подошла к книжной полке, взяла том истории, полистала, нашла нужную страницу, подала книгу Екатерине Федоровне и спросила:

— Помните, как из-за этого у них спор чуть до драки не дошел?

Екатерина Федоровна увидела вымаранные карандашом слова «История народа принадлежит царю», сверху которых рукой Никиты было написано: «История народа принадлежит народу».

— Мне это ведомо, Сашенька, все равно возьми…

Наступили тяжелые минуты прощания. Александре Григорьевне словно подсказало сердце: все, чем она до сих пор жила, что было ей мило и дорого, покидает навсегда…

Предчувствие не обмануло ее.

Пройдет немного времени — и ее хрупкое тело не выдержит тяжести лишений.

…В Иркутске, главном городе Восточной Сибири, губернатор Цейдлер, выполняя инструкцию императора Николая I, вначале старался удержать Муравьеву от дальнейшей поездки, но, убедившись, что это ему не удастся, взял подписку-обязательство о том, что она будет строго выполнять правила, определенные для жен государственных преступников. Затем приказал обыскать вещи Муравьевой. Ценности, имевшиеся при ней, отобрали. Александра Григорьевна везла много писем, которые также забрали для цензурного досмотра. Пуще всего она боялась, как бы не были обнаружены послания Пушкина.

Однажды ей показалось, что губернатор подозрительно взглянул на ее головной убор, и замерла от страха. Все обошлось.