Чернее, чем тени - [7]

— Мм? — Феликс, казалось, вынырнул из каких-то своих мыслей, не связанных с передачей. — Думаешь?

— Нет, отдельно имя и фамилия звучат нормально, но вместе…

— А, это бывает, — Феликс тоже улыбнулся. — Мода на иностранные имена и всё такое… Сейчас вроде уже поветрие прошло, но среди наших двух-трёх поколений осталось немало жертв культурного смешения. Не всем повезло с фамилией, — он рассмеялся.

Девушка сидела за столом, и её тёмные глаза неотрывно смотрели прямо на зрителя. Перед ней на столе лежали какие-то бумаги, но она только изредка подсматривала в них, будто безошибочно знала, что и когда следует говорить. Она вообще почти не двигалась, а только говорила: губы, не изменяющие радушной улыбки, быстро двигались и выпускали слово за словом, как бесконечную нить запутанного плетения. Смысл отдельных фраз ускользал, оставалась только уверенность, что всё идёт так, как надо.

— Она тоже ведущая? — поинтересовалась Лаванда. — Я её нигде раньше не видела…

— Ну… да. Она ведёт только «Главную линию». Это выпуски, которые исходят как бы лично от Нонине.

— Это как?

Феликс криво усмехнулся:

— Традиционный ежевечерний разговор матери народа со своими детьми. Сказка на ночь, если хочешь. Раньше Нонине появлялась на экране сама, когда хотела что-то сказать, а теперь соизволяет показаться лично только в исключительных случаях. В остальное время за неё говорит кто-нибудь из её людей… Чаще всего Китти Башева. Но есть и другие.

— Может, она опасается камер? — предположила Лаванда.

— Скорее, своего народа, — мрачно проговорил Феликс.

Лаванда вдруг поняла, что абсолютно не представляет Софи Нонине внешне. Только имя — случайный набор звуков, обозначающий именно этого человека, а не какого-нибудь другого.

— Но если её почти нет в телевизоре… Не боится ли она, что люди так вообще забудут, как она выглядит?

— Забудешь тут, — проворчал Феликс. — Ты разве не заметила?

— Что?

— Все эти агит-постеры на улицах, фото в эффектном антураже во всех газетах и журналах… Нужный образ растиражирован и впихивается в головы людям. Насколько это похоже на настоящую Нонине, уже никому не важно. Да вот хотя бы, — он поднял со стола газету и протянул Лаванде. — Взгляни, если так рвёшься её увидеть.

Лаванда с любопытством всмотрелась в небольшую фотографию на передовице.

Нет, эта женщина явно не собиралась ничего бояться. Лицо сильное, волевое, яркие глаза смотрят прямо в камеру. Высокий лоб, заострённый, немного хищный нос. Узкие плотно сжатые губы чуть усмехаются самыми краешками. Часть тёмных волос собрана в кокон у затылка, остальные спадают гривой.

— Она так молодо выглядит, — удивилась Лаванда. Софи — Мать народа — представлялась ей женщиной уже скорее пожилой.

— Это не самая новая фотография, — отозвался Феликс. — Тут ей тридцать, а сейчас тридцать семь. Впрочем, она мало изменилась.

Лаванда ещё раз вгляделась в фото.

— А что это на ней такое?

— Это? Плащ из крысиных шкурок. Сколько помню, она всегда только в нём и появлялась. Царская униформа, можно сказать.

— А зачем он ей?

— Понятия не имею. Думаю, только сама Нонине и знает. Но ей подходит. Соответствует действительности.

— Какой действительности? — не поняла Лаванда.

— Ну, она же крысиная королева, — Феликс поймал её недоумённый взгляд и пояснил. — Так её называют в народе.

Лаванда уже успела заметить, что у него был будто выработан рефлекс — презрительно фыркать и начинать говорить гадости каждый раз, как речь заходила о Нонине.

— За что ты её так ненавидишь, — тихо рассмеялась она. — Явно что-то личное.

— Личного нет, но, помимо всего прочего, мне по статусу положено.

— Почему?

— Потому что я оппозиционный журналист.

— Какой журналист? — не поняла Лаванда. Первое слово было ей знакомо только очень смутно.

— Оппозиция, — пояснил Феликс, — это, как бы объяснить… Ну, это люди, которые не согласны с тем, что делает официальная власть, которые противопоставляют себя ей.

— А! — догадалась Лаванда. — Ты революционер?

Феликс удивлённо посмотрел на неё, потом захихикал, зажав рот рукой. Он встал с места и заходил по комнате.

— Что? — не поняла Лаванда. — Что-то не так?

Феликс ещё долго не отвечал, только плечи его подёргивались от смеха. Наконец он развернулся к ней.

— Это ты хорошо сказала, — он значительно потряс пальцем. — На революционера я, конечно, не тяну… Но за комплимент спасибо.

Перестав наконец смеяться, он заговорил как будто даже грустно:

— Если б я был революционером, мы бы уже давно свергли Нонине. Но истинные борцы с тиранами остались в далёком прошлом. А я — только писака. Издаюсь в этой вот брошюрке, — он кивнул на лежавший на том же столе журнал.

— Так это же запрещено? — вспомнила она.

— А мы подпольно, — заявил Феликс с видом самой невинности. Затем засмеялся вновь. — Так что смотри, Лав, быть моей кузиной довольно опасно. Не боишься?

Она разочаровывающе покачала головой:

— Нет.

7

Здесь была она — Софи Нонине. Здесь было логово Волчонка и кабинет Её Величества.

Она что-то писала или, скорее, раз за разом перезачёркивала уже написанное. Кедрoв обычно избегал смотреть в её бумаги — даже случайно, сидя рядом. Это было одно из негласных табу.