Чернее, чем тени - [18]

Люди толпятся внизу и, задирая головы, смотрят на неё. На лицах — тревожное ожидание и надежда. Сначала они молчат, лишь невнятный шёпот ходит по толпе. Потом кто-то подаёт голос:

— Пусть Нонине будет правительницей!

— Да, пусть Нонине!

— Пусть Нонине правит нами!

— Нонине!

— Нонине!

— Нам не нужно никого другого!

Усталая улыбка появляется на лице Нонине, а в глазах, кажется, блеснули слёзы. А может, и нет.

— Спасибо, — произносит она тихо, но её всё равно слышат, и ликование разносится в ответ.

— Спасибо! — повторяет Софи громче, встряхивает головой, откидывает волосы и, выступив на шаг вперёд, начинает говорить — много, горячо и убеждённо.

— Сейчас мы должны обратить взоры в будущее, — говорит она. — Разруха, застой, беспредел правительственной элиты длились годами, и мы ничего не могли поделать с этим. Но теперь мы вместе положили конец безобразию, и пора вступить на новый путь, путь нашей новой жизни. Да, нам будет нелегко — всегда нелегко вставать из пепла и грязи. Но мы справимся, как справлялись уже не раз с теми трудностями, что подкидывало нашей стране течение истории. Здесь и сейчас начинается дорога, по которой мы выйдем в светлое и радостное будущее, то будущее, которого мы действительно заслуживаем. Я поведу вас.

Они смотрят на неё, не отрывая взгядов, внимая каждому слову. Они верят Софи Нонине и готовы следовать за ней, готовы делать то, что она скажет.

Кем бы ни была Софи Нонине, она сдержала обещание и повела их. Наверно, она знала, куда. А может, и нет.

Это было трудное время. Во второй год правления Нонине ко всем прочим неурядицам добавились капризы природы: после летних пожаров по всей лесной полосе выдалась неспокойная зима. Снежные бураны как бы в насмешку перекрыли только лишь восстановившие работу автомобильные пути и железные дороги, страна была на грани транспортного коллапса. Ещё больше пострадал прибрежный север: разбушевавшаяся стихия выгнала из берегов моря, многие селения были сильно порушены, иные просто перестали существовать.

Впрочем, едва ли Нонине могла что-то с этим сделать. Она в это время гасила войну на юге, та всё не собиралась утихать. В какой-то момент Софи даже сама покинула столицу и отправилась на поля сражений. Так, по крайней мере, говорили. Точно то, что в Ринордийске в этот момент её не было.

Несколько месяцев — и конфликт был задавлен. Некоторые замечали, что можно было обойтись и меньшей кровью, кто-то сетовал, что Нонине связалась с местными отбросами общества и привлекла их на свою сторону, что, якобы, и решило исход дела. Но, по правде, все вздохнули с облегчением: начинало ведь уже казаться, что бои никогда не закончатся. В глазах людей Нонине была теперь, помимо прочего, победительницей и миротворцем, а в статьях тут и там мелькало тихо, не для официальных заявлений, но уважительно, что она «натравила крыс на своих врагов».

Медленно, шажочками, но, кажется, начиналась нормальная жизнь — какой она и должна быть и какая успела подзабыться.

От новых номеров веяло успокоением — неужели смогли пережить? — и надеждой на лучшее. Не ползали больше сепаратистские настроения за Тусконским мостом, начинали работать давно заброшенные фабрики и предприятия, в Ринордийске, в Турхмановском парке, заработали фонтаны, что были отключены уже много лет. Не всё делалось сразу — так и не могло быть, все прекрасно понимали. Но ощущение, что путь вперёд открыт, превалировало над всем остальным и превозмогало все временные невзгоды.

Больше всего ощущением этим наполняли речи самой Нонине. Раз за разом повторяла она одно и то же: мы теперь будем жить по-новому, мы будем жить совсем по-новому, мы уже живём по-новому…

Вот тут постепенно стало закрадываться подозрение, что что-то идёт не так.

Слишком уж часто за восторженными и хвалебными речами терялись вести обо всём, что не вписывалось в светлую картину. Что так же продолжаются убийства на окраинах Ринордийска, где лучше вообще не появляться после наступления темноты, что странная и нелепая дорога на сваях остановилась промеж городов и почти не движется с места (а ведь на неё были выделены огромные деньги), что нехватку и голод в глубинке — снова неурожайный год — не может перекрыть даже скудеющий поток импорта, и многое, многое другое…

Нет, они по-прежнему верили Нонине: она же сказала, что поведёт их. Она же предупреждала, что будет трудно, но только на время… Наверно, у неё есть свои — до мелочей продуманные и мудрые — планы, надо только подождать. А может, госпожа президент не всё знает? Наверно, злобные чиновники ей не докладывают…

Впрочем, свои планы она теперь озвучивала реже и реже: вообще почти перестала показываться на экранах телевизоров и фото официальных заседаний. Только имя её было повсюду, да аналитические статьи и новостные выпуски ссылались на Нонине как на непогрешимый авторитет. А светлое будущее… По сравнению с годами минувшими, мы уже в нём, — вы разве не заметили, граждане?

Среди вырезок такого вида Лаванда, кроме того, обнаружила подборку коротких заметок о закрытии того или иного новостного издательства — целая пачка, схваченная металлической скрепкой. Да, тут Феликс собирал придирчиво: видимо, для него это значило слишком много.