Чёрная сова - [30]

Мгновением позже Терехов заметил, как из дверей вышел Куренков, встречаться с которым, видимо, Севе не хотелось. Случалось, они даже враждовали, поскольку Кружилин всюду совал свой нос, бегущий впереди не только тела, но и разума, и шеф грозился того уволить. Это напарник заглянул в документы и обнаружил, что ЮНЕСКО специально прислало два джипа и прочее оборудование, и это он узнал, какие деньги отпущены на программу перерегистрации памятников в зоне покоя Укока.

Спрятаться Кружилину не удалось, глазастый Куренков его заметил, однако подошёл и поздоровался совершенно по-дружески, даже приобнял. И они о чём-то живо и весело заговорили, не исключено, что про Терехова, потому как оба сначала кивали на машину. Потом отошли в сторону и стали беседовать, прогуливаясь по дорожке, причём говорил больше Сева, а шеф участливо слушал.

Исподтишка наблюдать за такой невероятной картиной было интересно, ибо ещё недавно Куренков злорадствовал, что его слишком любопытный и всевидящий подчинённый содержится за решёткой, и вдруг такие душевные отношения.

Их разговор затягивался, и хотя спешить уже было некуда — план мероприятий за день и так перевыполнен, однако Андрей начинал нервничать. И вдруг догадался о причине столь добродушного отношения шефа: он же пытается сейчас заткнуть Севой дыру, которая образовалась на Алтае из-за увольнения Терехова! Что-что, а убалтывать Куренков умеет, вот и повис на вчерашнем недруге, как репей. К тому же ролями они поменялись, теперь больше говорил шеф, Кружилин слушал и время от времени отрицательно мотал головой, вроде не соглашался.

В самый неподходящий момент позвонил Мишка Рыбин, причём сразу же закричал в трубку, от счастья осыпая его бранью.

— Эй, ты, мерзавец мелкий и ничтожный! Ты что, мать твою, приехал в Новосиб и молчишь?

Отвечать ему тем же было невозможно — не было такого голоса, да и тем, что был, тоже: до беседующей парочки на стоянке всего каких-то пятнадцать шагов, а между ними редкие стебли цветов — и тишина.

Пригибаясь, Терехов ушёл за угол и уже оттуда — под прикрытие складских помещений. Ещё на ходу он пытался шёпотом объяснить, что громко говорить не может, но из восторженного Рыбина изливался лавовый поток слов, который следовало переждать, как стихию. Наконец, он угомонился, и Андрею удалось достучаться до Мишкиного сознания.

— А что с тобой? — опешил тот. — Простыл, что ли? Или говорить не можешь?

— Простыл, — соврал Терехов. — Не ори и слушай внимательно. Ты где?

— Как где? На рыбалке, на Оби! Залез на гору, тут связь есть.

Несмотря на свою фамилию, рыбалку сначала он терпеть не мог, но постепенно пристрастился, ибо это была единственная возможность избавиться от присутствия жены на то время, пока он находился дома. В экспедициях Мишка удочки в руки брал редко, зато держал в квартире несколько баулов, мешков и коробок с принадлежностями, неистово демонстрируя их перед супругой. И даже выучил специальный лексикон, частенько вворачивая рыбацкие слова совсем не к месту.

— Надо срочно встретиться, — сообщил Терехов без всяких прелюдий. — Сегодня же. Ты далеко?

— В Белоярке! Я тут избёнку прикупил, тайно от Нинки. Приезжай, ставлю уху варить! Выпьем, песен попоём! Мог бы сразу позвонить, как с Алтая приехал! А ты явился — и молчок!

И опять излил замысловатую вязь восхищённых ругательств. Андрей стоически его выслушал и не сдержался.

— Ты тупой отморозок, Рыжий, — прошептал, насыщаясь его энергией радости. — Хрен ты моржовый, погляди в непринятых звонках! Я тебя сорок раз набирал!

— Не пойму, что ты шепчешь! — в ответ прокричал Рыбин. — А я что звоню-то? Во сне тебя видел! Будто ты женился! Ха-ха-ха! На страшной тётке!

На пятом десятке жизни у Мишки, кажется, начался сдвиг в области тонких предчувствий. Пока ещё на уровне сновидений. Терехову хотелось прокричать об этом. И ещё хотелось сейчас, немедля же, взять с собой Алефтину и повезти её в Белоярку, чтобы у Рыжего вылупились, наконец-то, раскосые татарские глаза. Но смог он только взволнованно прошептать на ходу, возвращаясь к клумбе:

— Жди, приеду.

На первом курсе топографического это был огненно-рыжий, веснушчатый и краснокожий сельский паренёк с восторженным взором романтика. Когда же они встретились спустя несколько лет после армии — Терехов уже носил курсантские погоны, — Рыбин стал сивым, жар красной бороды и чуб обильно присыпались пеплом. Сначала ранняя седина его красила, вызывая притяжение женских глаз и невероятную ревность жены, которая, повинуясь этому всеохватному чувству, работала сначала реечницей у него, а потом заочно закончила вуз, стала ездить с ним в экспедиции и в результате сделалась Мишкиным начальником. Но потом Рыбин стремительно начал угасать, словно костёр без дров. Веснушки стёрлись, начисто отстиралась кожа, и к сорока годам он превратился в седого безвозрастного «старца», сохранив лишь вечно восхищённый, влюблённый и пылающий взор.

Женился он рано, ещё до армии, по пылкой юношеской любви. Они с Ниной родили единственного сына, которого мать из страстной привязанности к мужу назвала Михаилом и отдала учиться в мединститут, дабы тот разгадал загадку столь раннего старения родителя. Мишка-маленький получился полной копией большого, однако родительницы не послушал и теперь учился в ординатуре, постигая тайны реаниматологии.