Черная сотня. Происхождение русского фашизма - [39]
Возможно, что Федотов зашел несколько далеко в своих обобщениях и затушевал определенные различия между двумя тоталитарными системами. Однако он указал на вполне реальную проблему, и для того времени его предсказания были несомненно пророческими. Особенно это справедливо в отношении личной судьбы Казем-Бека (о чем мы расскажем дальше).
Казем-Бек отстаивал синтез старого и нового порядка — монархию, возглавляемую великим князем Кириллом и в большой степени опирающуюся на советские институты, то есть большевистскую (или, по крайней мере, «социальную») монархию. Эта идея нашла в 30-е годы и других сторонников — таких, как философа и теолога Ивана Ильина и недавнего эмигранта Ивана Солоневича. Казем-Бек восхищался сталинизмом, он верил, что диктатура, поддерживаемая народом («вождизм»), — идеальная форма правления для России. Однако он считал, что, хотя Сталин проделал отличную разрушительную работу, уничтожив антинациональную старую большевистскую гвардию, он вряд ли справится со строительством нового общества. Для этого нужно новое поколение, новая элита, с новыми идеями, И возглавить ее могут младороссы. Подобно Троцкому, Казем-Бек считал Сталина новым Бонапартом и был убежден, что очередной брюмер не за горами. Доктрина младороссов была полна противоречий, но это их не слишком заботило: к идеологическим теориям и интеллигенции они испытывали только отвращение. Они инстинктивно знали, чего хотят, — национальной революции, великой России, сильной армии. При каждом удобном случае они провозглашали рождение нового стиля и новой морали — однако в подробности не вдавались. Они восхищались Гитлером, и в сентябре 1933 года Казем-Бек отправился в Берлин на конференцию, чтобы обсудить более тесное сотрудничество с Русской нацистской партией в Германии (РОНД). Если в дальнейшем отношения младороссов с нацистами и стали напряженными, то, главным образом, потому, что нацисты не доверяли Казем-Беку из-за его национал-большевистских настроений.
Младороссы исповедовали ксенофобию и расизм («каждый инородец — наш враг»), они верили в превосходство белой расы и, разумеется, в имперскую миссию России. Они отвергали обвинения в антисемитизме, но их программа требовала устранения евреев из русской общественной жизни. У евразийцев младороссы заимствовали идею, что главная миссия русских — в Азии. Однако в то же время Россия должна быть бастионом Запада, встающим на пути «желтой опасности».
К 1939 году дела младороссов пошли на убыль. Вся остальная эмиграция относилась к их напыщенности с пренебрежением, смешанным с подозрительностью, их нередко называли «второй советской партией». Печать больше не оценивала их действия как нечто выдающееся, число сторонников сокращалось. Они по-прежнему восхищались Муссолини, но Гитлер их разочаровал — пакт Гитлер — Сталин вызвал немалый конфуз в их рядах. К 1939 году Казем-Бек даже обнаружил, что у нацистов есть планы территориального переустройства Восточной Европы, которые противоречат русским интересам. Когда началась вторая мировая война, он предложил своим сторонникам поддерживать западные демократии. После войны Казем-Бек перебрался в США, но в 1956 году неожиданно исчез, оставив семью, а через несколько месяцев обнаружился в Москве. Похоже, что он давно был советским агентом, и до сего дня неизвестно, не началась ли эта связь еще до второй мировой войны. В Москве Казем-Бек нашел работу в качестве одного из секретарей патриарха и публиковался в журнале Московской патриархии. Он умер в Москве в 1977 году[102].
Влияние младороссов в основном ограничивалось Парижем и еще несколькими французскими городами. В политике им не удалось достичь чего-либо значительного. Казем-Бек говорил о десятках тысяч своих сторонников; на самом деле их число никогда не превышало двух тысяч. Младороссы в основном интересны как симптом: находясь под сильным влиянием фашизма, они в то же время обнаруживали удивительное сродство со сталинизмом. В ретроспективе судьба Казем-Бека представляется менее удивительной, чем это казалось в его время: он очутился там, где ему надлежало быть. Время от времени в русской эмиграции обнаруживались советские агенты, которые впоследствии возвращались в Советский Союз, но знаменательно, что среди тех, кто вернулся в сталинистскую Россию, тайно прослужив Москве много лет, не было ни единого меньшевика, а из эсеров нашелся только один (Сухомлин). Никто из современников не дал этому лучшего объяснения, чем Федотов, который писал в 1938 году: «Деспотизм и тоталитарное государство оказываются сильным внутренним искушением для многих христианских душ. Гитлер — не просто союзник, а идеал российского вождя. Не только «штабс-капитаны», но и целое собрание епископов (в Карловаце, Югославия. — Прим. авт.) приветствует этого врага христианства и утверждает, что вся православная Россия молится за него. Когда читаешь это, кажется, что жить уже нельзя. Опять, как в дни Октябрьской революции, страдаешь, будучи русским, страдаешь оттого, что большевизм, как проказа, разъедает тело России. Можно ли назвать этот процесс, которым поражена русская эмиграция, иначе чем большевизацией?»
