Черная смерть - [12]

Санитары быстро вынесли трупы. Живые оказали неожиданное сопротивление. Они не давали даже прикоснуться к себе и что-то бормотали.

Мешкать было нельзя: каждая минута грозила новой жертвой. С трудом удалось вытащить наружу восьмерых — в запачканных кровавой мокротой лохмотьях — и при содействии кучера Афанасия водворить в карету.

С одним из них Беляеву пришлось особенно трудно, костлявый человек бился в его крепких руках, пронзительно вскрикивая и непрестанно отплевываясь.

Выйдя наконец на воздух, Беляев, едва дыша от усталости, снял маску, защищавшую нос и рот, и вытер марлей глаза, забрызганные мокротой больного.

Он не придал этому никакого значения. В это время считалось, что при первичной легочной чуме бактерии проникают в организм только через дыхательные пути. И лишь спустя четыре года после маньчжурской эпидемии профессор Заболотный сумел доказать, экспериментируя с подопытными морскими свинками, что первичная форма легочной чумы может передаваться человеку через слизистую оболочку глаз. И только тогда ему стало ясно, — что противочумный костюм необходимо дополнить предохранительными очками.

Через три дня после посещения Модягоу Беляев почувствовал легкое покалывание в левом боку. Вечером по обыкновению он заглянул в комнату, где Паллон угощала студентов чаем.

Она сразу же с тревогой заметила, что он плохо выглядит.

Беляев поежился:

— Меня немножко знобит и ко сну клонит. Это я вчера в баньке попарился, простыл вероятно… — Он повернулся к Бутовскому: — Будь другом: если ночью придется куда-нибудь выехать, подмени меня.

Бутовский кивнул головой, внимательно всматриваясь в осунувшееся лицо приятеля.

Наскоро выпив чашку чая, Беляев ушел, но вскоре вернулся. На лице его блуждала смущенная улыбка.

— Вот какое дело! — проговорил он, комкая в руках платок. — Не нравится мне моя мокрота.

С минуту все сидели молча, неотрывно глядя на его руки.

Утешительные и обязательные в таких случаях слова звучали не очень уверенно. Беляев решительно тряхнул головой:

— Нет, нужен анализ!

Отвернувшись, вынул из кармана бумажный листок и отхаркнул: в мокроте явственно различались ярко-красные прожилки.

Беляев отправился к себе, строго наказав не приходить к нему до получения результатов анализа.

Вечером его навестил Бутовский.

— Понимаешь, чумных бактерий бактериоскопически не найдено. Но… все-таки примесь крови в мокроте… Короче: ляг-ка в изолятор, Лева! — он попытался улыбнуться но улыбки не получилось.

Покидая свою комнату, где не так уж часто ему приходилось бывать, Беляев написал на стене; «Прошу после смерти уведомить мать и позаботиться о ней: товарищи прощайте!»

До последнего вздоха, находясь в больнице, он сохранял выдержку. Друзья заметили даже какую-то несвойственную ему стеснительность, словно человек в чем-то провинился.

В течение нескольких дней шла ожесточенная битва за его жизнь: ему вводили противочумную сыворотку, камфару, кислород, но силы покидали юношу. Однажды под утро Беляеву стало совсем плохо. Он силился разомкнуть запешкиеся губы, но они не поддавались.

Труп Беляева не был предан сожжению. Его похоронили в тот же метельный день капризной маньчужрской зимы.

Друзья долго молча стояли у гроба, облитого хлорной известью. Потом его опустили в могилу. Желто-серые комочки глины застучали по гробовой крышке…

Постепенно кладбище опустело, и только на свеже-оструганном кресте осталась металлическая дощечка «Пусть вечная память будет наградой за подвиги твои!»

XVI

Мария Александровна Лебедева заканчивала обход участка.

Вечерело… На угрюмой набережной Сунгари не видно было ни души.

Лебедева никогда не теряла хладнокровия, но сегодня она чувствовала себя скверно: побаливала голова, дрожали колени. Возможно, просто устала. Она прибавила шагу.

Повсюду лежал грязноватый снег. Проехал конный отряд карантинной службы, на обязанности которой была охрана городской границы.

На перекрестке, тускло освещенном одиноким фонарем она пережидала, пока проедут конные.

— Мадама… Доктор!.. — услышала она взволнованным лепет.

Из сумрака вынырнула согнутая фигура в наброшен ной на плечи стеганке.

— Мадама-доктор! — повторил китаец, указывая пальцем на ее чемоданчик. — Сюда ходи, сюда!.. Очень плохо… — Он тянул Лебедеву за рукав.

Семья Чжу Гуй-сяна прозябала в одном из бесчисленных узких закоулков. Внутри убогой фанзы еле теплилась свеча возле кана, и Лебедева не сразу разглядела на циновках, заваленных рухлядью, седую женщину. Рядом с женщиной лежала девочка лет пятнадцати.

Коснувшись ее ладони, Лебедева ощутила горячую сухую кожу.

— Тебе плохо? — спросила опа по-китайски.

Девочка на секунду открыла глаза, из ее груди вырвался стон.

— Там… еще… — Всхлипнув, Чжу Гуй-сян указал на дальний темный угол, где лежали еще четверо.

Выслушав мать и дочь, Лебедева открыла чемоданчик, достала спирт и кусочком ваты протерла резиновые перчатки, затем ввела обеим камфару.

Знаком показав на свечу, она направилась к дальнему углу. Китаец последовал за нею, шаркая туфлями.

Она опустилась на краешек кана. Здесь лежали четыре подростка, едва прикрытые каким-то тряпьем.

«Эта семья не уцелеет! — вздохнула Лебедева, приготовляя новую иглу. — Я решительно ничем не могу помочь…»