Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья - [13]
Были предположения, что термин «Черная смерть» появился из-за ужасного изъяна, который появлялся на теле человека при септической чуме – конечности становились такими же черными и твердыми, как уголь. Однако сепсис не является частым симптомом чумы, и в любом случае использование термина «Черная смерть» для средневековой чумы объясняется старой исторической ошибкой. В 1631 году историк по имени Иоганн Исаак Понтанус, возможно, провел аналогию с Сенекой, который использовал латинский термин «Черная смерть» (Arta mors) для описания вспышки эпидемической болезни в Риме. Понтанус предположил, что это определение отлично подойдет и для описания событий в четырнадцатом веке. Шведы, которые начали использовать выражение около 1555 года (swarta döden), датчане, которые стали применять его пятьдесят лет спустя (den sorte Død), и остальная часть Европы, которая начала прибегать к выражению «Черная смерть» в восемнадцатом веке, возможно, подверглась тому же заблуждению[73]. Поколение, пережившее средневековую чуму, называло ее moria granisissima, la mortalega grande, très grande mortalité, grosze Pestilentz, peligro grande и huge mortalyte: названия, которые переводятся примерно как «великий мор», или, более разговорным языком, «большая смерть»[74].
Одна из величайших загадок средневековой чумы заключается в том, как именно беглые генуэзцы смогли пережить морское путешествие длиной в шестнадцать сотен миль от Каффы до Сицилии, у берегов которой чума вошла в европейскую историю. Даже если бы бегущие от болезни галеры сначала зашли в Константинополь и другие порты на пути в Италию, что кажется вероятным, то оказаться в открытом море с Y. pestis было бы все равно что попасть в мясорубку. Единственное возможное объяснение загадки – счастливые гены. Недавние исследования показывают, что одна аллель[75], CCR5-Δ32, способна обеспечивать защиту от чумы[76]. Возможно, у некоторых из членов экипажа была эта счастливая аллель.
А вот что именно происходило, когда Каффа скрылась за горизонтом, как раз известно.
На второй или третий день в море один из мужчин просыпается с жаром. После того как он снова засыпает, его попутчик крадет у него зараженную блохами куртку. Через несколько дней вор заболевает. По мере того как слухи о болезнях мужчин распространяются по кораблю, паникующие члены экипажа собираются в конюшнях на нижней палубе, чтобы поделиться слухами и вступить в сговор. Той ночью с задней стороны корабля послышался всплеск, потом еще один. Но никто не стал поднимать тревогу, когда тела исчезли с поверхности воды в ряби лунного света.
Время в путешествии тянулось, и болезнь все больше захватывала судно. Люди начинали буквально бросаться друг на друга, и этот сценарий повторится позже в Европе, когда туда придет чума. Избиения, убийства, массовые казни, мятежи – и только прогрессирующая болезнь смогла предотвратить полную анархию. Люди становятся слишком больными, и сначала они не в состоянии убивать, а затем и работать. Рулевой с шейным бубоном привязан к штурвалу, корабельный плотник с кровавым кашлем – к своей банке[77], оснастчик, дрожащий от лихорадки, – к мачте.
Постепенно каждое спасающееся от болезни судно становится похожим на страшный театр абсурда. Повсюду ходят бредящие мужчины, которые разговаривают с ветром, в запачканных кровавыми каловыми массами штанах, плачущие мужчины, зовущие погибших матерей, жен и детей. Люди, сыплющие проклятиями, хулят Бога, машут кулаками в равнодушное небо и захлебываются кровью от кашля. У некоторых людей гной вытекает из язв на лице и теле, при этом смрад стоит просто невыносимый. Кто-то вяло и равнодушно смотрит на жестокое серое море. Те, у кого совершенно повредился рассудок, истерически смеются и кусают до крови грязные ногти. Раздутые тела мертвецов катаются взад-вперед по раскачивающимся палубам, пока, наконец, не ударяются о перила или мачту и не взрываются, как пиньята.
В течение тысячи дней между осенью 1347 года, когда генуэзцы, прибывшие на Сицилию, уже настолько больные, что «если кто-то даже просто говорил с одним из них, он тоже оказывался зараженным», и зимой 1351–1352 годов, когда чума пересекла ледяную Прибалтику и вернулась обратно в Россию, Y. pestis затянула петлю палача вокруг шеи Европы.
Из Сицилии, где чума непрерывно бушевала в течение дюжины месяцев, один из векторов эпидемии направился на запад, вдоль побережья Средиземного моря до Марселя, где в ту суровую зиму 1347–1348 годов, вероятно, погибла половина города. Устремившись от Роны к Авиньону, в апреле 1348 года чума положила конец одной из легендарных историй любви в западной литературе, изобличив моральную слабость папы и вдохновив голодных свиней Авиньона на ночные походы по местным кладбищам. Дальше на восток, в адриатическом портовом городе Рагуза власти отметили приход весны тем, что приказали всем гражданам оформить завещание. В июне чума посетила Париж, где на муниципальном кладбище закончились места для захоронений, а знаменитый медицинский факультет Парижа объявил, что причиной заболевания является «необычное расположение Сатурна, Марса и Юпитера, случившееся 20 марта 1345 года»
