Черная Скала - [18]

Позади дома росло хлебное дерево. Оно не было таким громадным, как то, что росло у тети Тасси, но у него была такая же форма и такая же густая листва. Говорят, что самые вкусные плоды хлебного дерева выращивают на Тобаго, но когда миссис Шамиэль запекла один из своих, мне показалось, что он такой же сладкий, как те, которые я ела до сих пор.

— Могла бы хоть сейчас съесть еще один такой же, — сказала я и положила вилку.

— Все равно не сравнится с теми, что на Тобаго, — ответила миссис Шамиэль. — Вот поедешь туда, привези один, и мы сравним.

Миссис Шамиэль, похоже, ничего не имела против того, что я живу в ее доме и целыми днями бездельничаю. Она велела мне пока что об этом не думать, а когда я совсем поправлюсь, тогда мы обсудим, куда мне отправиться и чем заняться. Она никогда не упоминала о том, в каком состоянии я была в ту ночь, когда впервые переступила порог их дома, но мне казалось, что она о многом догадывается.

Однажды она заметила:

— Какая бы беда с тобой ни приключилась, теперь это уже в прошлом.

Сидя на полу и перебирая рис, миссис Шамиэль сказала, что считает мое появление в их доме благословением, потому что она сразу увидела, что я очень нравлюсь Вильяму.

— Стоило ему тебя увидеть, он в ту же минуту понял, что в тебе есть что-то особенное. Он признался в этом в ту самую ночь, когда привел тебя. — Она горделиво улыбнулась. — Он очень хороший парень, он никогда никому не причинит зла. Да он и мухи не обидит. — Она подняла на меня глаза. — Ты ему очень нравишься.

— Он мне тоже нравится, — ответила я. — Если бы не он, не знаю, что бы со мной было. Может быть, я бы уже вообще умерла.

— Видишь ли, все девушки предпочитают Соломона. — У нее сузились глаза. — Потому что Соломон гораздо смазливее. Но его в жизни интересуют только деньги, как и его отца.

— Таких людей очень много. Деньги — их божество.

— Его отец сейчас отбывает пожизненный срок в тюрьме в Порт-оф-Спейн за то, что в драке убил человека. И знаешь, за что? Он должен был тому человеку деньги, и тот ему об этом напомнил. Не успело еще солнце зайти, как его арестовали. — Она покачала головой. — Соломон на своем грузовике зарабатывает кучу денег, и тем не менее Вильяму пришлось заплатить ему, чтобы он привез доктора Родригеса. Соломон вообще вертит Вильямом, как хочет. Как в тот раз, когда Вильям ездил на Тобаго для Соломона. Сомневаюсь, чтобы Вильям вообще знал, в чем там было дело. У Соломона правая рука не знает, что делает левая.

Она отвернулась к окну, сквозь которое лились последние лучи заходящего солнца.

— Он мой сын, и я его люблю, но если бы он не был моим сыном, я не уверена, что хорошо бы к нему относилась.

Каждый вечер мы втроем — Вильям, миссис Шамиэль и я — обедали за круглым деревянным столом, накрытым клеенкой, разрисованной яблоками и грушами. Было странно обнаружить такой рисунок в Лавентиле, в доме, обитатели которого, вполне вероятно, ни разу в жизни не пробовали ни яблок, ни груш. За обедом миссис Шамиэль рассказывала го о своей приятельнице Руби, продавщице кондитерского отдела, то об их новом начальнике, мистере Эбрахаме, которого она сразу невзлюбила. Иногда она обсуждала посетителей: у одних постоянно не было денег, другие разговаривали с ней свысока, третьих она знала уже сто лет. Закончив, она обычно спрашивала:

— Ну, Вильям, а что новенького в этом сумасшедшем доме, где ты работаешь?

И тогда он украдкой поглядывал на меня через стол, и я знала, что он стесняется.

Вильям работал в семье Родригесов уже шесть лет. Он занимался двором и садом; ухаживал за цветами, растениями и фруктовыми деревьями, подстригал газон и подравнивал живые изгороди. На небольшом пятачке Вильям выращивал ананасы; время от времени он приносил один-два домой; хозяева вроде бы ничего не имели против.

Я узнала о маленьком мальчике Джо, который так сильно укусил свою младшую сестренку, что той пришлось делать противостолбнячный укол. Миссис Шамиэль сказала, им повезло, что отец — доктор; все необходимое было у него под рукой. Джо таскал инструменты Вильяма и прятал их во дворе. Он часто играл в сарайчике для инструментов, хотя ему это запрещалось. Миссис Шамиэль считала, что Вильям должен поговорить с мальчиком:

— Эти дети вьют из тебя веревки, — говорила она. — Некому призвать их к порядку.

Вильям рассказал нам, как маленькая девочка, Консуэла, засунула голову между прутьями кроватки и застряла. Ему пришлось сбегать за пилой, чтобы освободить ее.

— Она вся побагровела, — сказал он. — Чуть не умерла. И все это время мать простояла, уткнувшись лицом в стену, и рыдала, как будто ребенок уже умер.

Вильям не был уверен, долго ли еще миссис Родригес выдержит жизнь на Тринидаде, потому что она боялась решительно всего: от мух до острого перца. Миссис Шамиэль сказала:

— Она боится моря, боится лягушек, она боялась даже Бриджит, собственную горничную! Ты спросишь, как она оказалась на Тринидаде. Ее муж — красавец мужчина, такой может заполучить любую, стоит ему захотеть. Ты его видела, — напомнила она, — это тот доктор.

Вильям сказал, что доктор Родригес несколько раз обо мне спрашивал.