Черная шаль с красными цветами - [8]
Так уж устроено северное лето, не успеет стемнеть, как снова светлеет.
Первое соображение — спрятаться где-нибудь в устье Айювы и отдохнуть — изменилось. Отсюда совсем недалеко деревня Пожня, лучше бы и ее проскочить незаметно. Если придет погоня и станет расспрашивать местных — никто никого не видел, ничего не знает. И врать никому не надо: действительно не видали. И так выйдет: в Уквавоме не знают, и в Пожне их не видели — ищи-свищи ветра в поле. Куда подались бедолаги — бог ведает… Теперь надо с Ильей договориться, чтобы и он понял и одобрил, в одной лодке едем. Федя выбрал пологий каменистый берег и остановился. Сам сел на сиденье, приготовился говорить. Илья смотрел выжидательно.
— Ты устать, да? Это… шест… дальше толкать — можешь?
— Могу, конечно, могу.
— Это… кушать… сильно кочешь? — Федя похлопал себя по животу и для убедительности сделал «ам-ам».
Илья засмеялся и пожал плечами:
— Можно — могу поесть, нужно — могу и потерпеть.
— Бур, — сказал Федя. — Корошо. Спать не надо. Деревня Пожня тут… близка. Сейчас чай пей, сукари, да мало-мало сидим, деревня Пожня идем ночь, никто нет. Потом кароший берег, тепло, много спать, да?
— Все понял, Федя. Ты правильно говоришь. Если близко деревня, ее надо проехать, пока люди спят. А потом сами отдохнем. Бур?
— Бур, карашо, — засмеялся Федя, замечательный ему Илья попался, понятливый. Он вышел из лодки, взял топор, котелок, лузан. Котелок и лузан оставил на камнях, а с топором поднялся наверх, в лес. Вскоре вернулся с полной охапкой сухих дров, палкой для таганка и листом бересты. Приготовил костер, достал из кожаного поясного мешочка приспособление для добывания огня. Щелкнул огнивом по кремню — сноп искр полетел на трут, тот сразу задымил. Федя подул на трут, поднес к бересте и, продолжая раздувать несмелый огонек, зажег. Сунул ее в приготовленные дрова и снова с топором поднялся наверх, к деревьям. На этот раз вернулся с двумя сухими чурочками и положил их около костра вместо сидений. За это время Илья успел подвесить котелок с водой над огнем. Только теперь оба поняли, что мокры до нитки, — уработались веслами и шестом. Стало зябко.
Костер грел спереди, а спина стыла. Федя нацепил на себя шабур и подпоясался, а Илье подал старенький зипун, хорошо, что прихватил с собой на всякий случай.
— Одень, Илья, чтоб не холодно.
— Спасибо, Федор Михайлович.
В ожидании чая Федя задумчиво глядел на ярко пылающий костер. Красные живые язычки пламени жадно лизали сухие дрова, белый невесомый дымок тонким столбиком тянулся вверх, истаивая в бледно-синем небе. Федя, сколько себя помнил, осознавал костер, как верного товарища и доброго друга. На летней ли ласковой речке, под осенней ли елкой. Да хоть в снежной яме у нодьи… Спокойное потрескивание огня согревало не только тело, но и душу и сердце. Привычная милая картина… Только сегодня в обычном костровом обряде явилось ему что-то новое, незнакомое, такое, что казалось, закроешь глаза — и все исчезнет. Федя зажмурился… снова открыл глаза — напротив у костра все так же сидел его новый невольный товарищ, черноусый русский мастеровой, с которым так внезапно свела их судьба. Значит, и стрельба с берега, и бегство на пределе сил — все было наяву, не приснилось, не рассказано бабушкой на теплой печи…
Теперь самое большее — три дня, и он совсем дома. А у Ильи где дом? Не там же, где они землю дырявят. Приехал ведь он откуда-то.
Федя взял тоненький прутик, ногой разровнял песок перед собой и сказал:
— Илья…
Тот поднялся, подошел ближе. Федя прутиком прочертил линию:
— Так река Изьва… Верк — деревня Изъядор, — ткнул он в один конец линии. — Два сто верст вроде… Я тут жить, низ село Ижма, далеко же очень. Я свой дом. Твой дом где?
— Я, Федя, издалека. Слыхал про город Ярославль? На Волге. Вот оттуда. Я тебя понял. Если ты не против, если можно, я пока с тобой, в твой дом. Подожду немного и буду пробираться к себе в Россию, — сказал Илья.
— Понял, — кивнул Федя.
— Не возражаешь?
— Не возражаешь. Чай кипит, давай чай пить.
— Давай чай пить. Бур, — улыбнулся Илья.
Федя снял котелок с таганка на землю, из заднего кармана лузана вытащил сверток. Там оказалась початая пачка чаю. Он высыпал на ладонь заварки и бросил в котелок, снова подержал его над огнем. Из узелка же достал кусок сахару с добрый кулак, тупой стороной ножа поколол на мелкие кусочки. Снова залез в лузан — вытащил мешочек с сухарями и кружку.
— Пей чай. Сукарь ешь. Кружка бери. Я делаю другой кружка.
Развязал мешочек, перевязанный дратвой, взял ячменные сухарики, положил на платок. А сам снова подался в лес. Вскоре вернулся с небольшим куском бело-желтой бересты. Почистил шелушащуюся пленку с белой стороны, завернул, в месте стыка острием ножа проколол две дырки и сшил тонким прутиком.
— Вот моя кружка. — Федя радовался своему рукоделью, как ребенок. — Хорошо пить, губы не горячий.
Федя разлил чай, помочив сахар в кипятке, откусил, сухарик тоже сначала окунул в кружку. Илья улыбнулся и действовал точно так же. Поту из них выжало порядочно, и горячий чай пришелся как нельзя кстати. Словно душу омыло! По три сухарика досталось на брата. Илья выпил две кружки, а Федя трижды наполнял свой белый черпачок.
Включенные в книгу роман «Октябрьские зарницы» и повесть «Девичье поле» составляют дилогию, главным героем которой является большевик Степан Северьянов — молодой учитель, бывший солдат-фронтовик. Его жизнь — яркий пример беззаветного служения партии, трудовому народу, великому делу пролетарской революции. «Октябрьские зарницы» — это правдивая, волнующая история о том, как крестьяне глухого лесного края вместе с первыми сельскими большевиками боролись за свою родную Советскую власть. Действие повести «Девичье поле» происходит летом 1918 года в Москве на съезде-курсах учителей-интернационалистов.
"Самое главное – уверенно желать. Только тогда сбывается желаемое. Когда человек перестает чувствовать себя всемогущим хозяином планеты, он делается беспомощным подданным ее. И еще: когда человек делает мужественное и доброе, он всегда должен знать, что все будет так, как он задумал", даже если плата за это – человеческая жизнь.
Михаил Андреевич Лев (род. в 1915 г.) известный советский еврейский прозаик, участник Великой Отечественной войны. Писатель пережил ужасы немецко-фашистского лагеря, воевал в партизанском отряде, был разведчиком, начальником штаба партизанского полка. Отечественная война — основная тема его творчества. В настоящее издание вошли две повести: «Если бы не друзья мои...» (1961) на военную тему и «Юность Жака Альбро» (1965), рассказывающая о судьбе циркового артиста, которого поиски правды и справедливости приводят в революцию.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Читателю широко известны романы и повести Евгения Пермяка «Сказка о сером волке», «Последние заморозки», «Горбатый медведь», «Царство Тихой Лутони», «Сольвинские мемории», «Яр-город». Действие нового романа Евгения Пермяка происходит в начале нашего века на Урале. Одним из главных героев этого повествования является молодой, предприимчивый фабрикант-миллионер Платон Акинфин. Одержимый идеями умиротворения классовых противоречий, он увлекает за собой сторонников и сподвижников, поверивших в «гармоническое сотрудничество» фабрикантов и рабочих. Предвосхищая своих далеких, вольных или невольных преемников — теоретиков «народного капитализма», так называемых «конвергенций» и других проповедей об идиллическом «единении» труда и капитала, Акинфин создает крупное, акционерное общество, символически названное им: «РАВНОВЕСИЕ». Ослепленный зыбкими удачами, Акинфин верит, что нм найден магический ключ, открывающий врата в безмятежное царство нерушимого содружества «добросердечных» поработителей и «осчастливленных» ими порабощенных… Об этом и повествуется в романе-сказе, романе-притче, аллегорически озаглавленном: «Очарование темноты».