Черная пелерина - [7]

Комиссар кивнул.

— А что еще говорит Агнесс? — спросил он по инерции.

— Ничего, мсье комиссар. Вчера после десяти вечера она вышла куда-то, а когда вернулась, я уже спала. А сегодня она обозвала меня доносчицей.

Анни не могла овладеть собой, отрывистые всхлипывания сотрясали ее красиво округленные плечи.

— Благодарю вас, дитя мое, — сказал комиссар отеческим тоном. — Прошу прислать ко мне Агнесс Калле.

Анни поклонилась и с платочком у глаз покинула комнату. Комиссар заметил, что при ходьбе она слегка покачивает бедрами.

Агнесс заставила себя ждать больше десяти минут. Она встала в дверях, худая, маленькая, глядя из-под белого чепца косым взглядом.

— Что там хорошего слышно? — начал комиссар не очень ловко. — Берите стул и садитесь.

— Я могу и постоять, — заявила Агнесс.

— Зачем стоять, когда можно сидеть, — добродушно продолжал комиссар, — пожалейте ноги.

— Мне не жалко их, — желчно ответила Агнесс.

— Ну, как хотите, — Лепер нахмурил брови. — У мадам Дюмолен пропала брошь с бриллиантами, подарок мужа к годовщине свадьбы. Что вы по этому поводу можете сообщить?

— Я ее не брала.

— Допускаю. Я знаю вас не первый день и если бы сомневался в вашей порядочности, никогда бы не порекомендовал Дюмоленам. — Комиссар напомнил Агнесс некоторые обстоятельства. — Вы кого-нибудь подозреваете?

— Мадам Дюмолен могла потерять брошь. Зацепилась за что-нибудь шалью — и готово. Такие всегда засунут вещь куда-то, и — ищи ветра в поле. Это обнаружится при уборке в каком-нибудь уголке, там, где никто бы и не подумал.

— У вас вроде бы вчера был гость?

Агнесс молчала.

— Ваш сын приезжал проведать вас, не так ли? Почему вы не отвечаете?

— А что тут отвечать? Вы же знаете.

— В котором часу Жакоб приехал?

— Чуть раньше двенадцати.

— И вы спрятали его в своей комнате?

— Он просто сидел на кровати, в шкаф я его не прятала, — со злостью ответила допрашиваемая.

— А в котором часу он оставил От-Мюрей?

— В двадцать два двадцать. На поезде в Тулон.

— И все время он сидел в вашей комнате?

— Нет, он вышел раньше.

— Когда?

— Было семь часов, а может, шесть.

— А почему он ушел рано?

— Я сама его выставила, чтобы не нервировать хозяев.

— Ага. Но если он раньше ушел, то он раньше и уехал.

— Он поехал в двадцать два двадцать. Как только пришел, так сразу и сказал, что уедет именно этим поездом.

— Что с того, что он так сказал. Потом он мог поехать и другим поездом. Мог или не мог? — повысил голос Лепер.

— Конечно, мог, — ответила Агнесс.

— Стало быть, вы считаете, что ваш сын мог уехать значительно раньше?

— Это вы так считаете, а не я…

Комиссар нетерпеливо поерзал в кресле.

— Агнесс, куда вы ходили вчера вечером?

— На станцию. К поезду на Тулон в двадцать два двадцать.

— Почему вы сразу мне об этом не сказали? — комиссар поднялся.

— Я отвечаю на вопросы, — смущенное лицо Агнесс выражало злое удовлетворение.

Комиссар Лепер мстительно сказал:

— Если бы Жакоб уехал до восьми часов, то его бы вообще никто не стал подозревать, потому что в восемь мадам Дюмолен сидела еще за столом без шали, с брошью, приколотой к платью. Но Жакоб, как вы сами свидетельствуете, уехал из От-Мюрей именно в двадцать два двадцать. А до того времени он болтался по парку, возможно, даже вошел незамеченным в холл, а из холла в комнату хозяев… Ведь у мсье Дюмолена был повод, из-за которого он запретил вам принимать у себя Жакоба. Жакоб — закоренелый преступник. Закоренелый! И очень ловкий. Платиновая булавка длиной четыре сантиметра, а на ней четыре бриллианта по два карата каждый. Капитальная вещь, большая ценность. Королевское сокровище.

Комиссар Лепер смерил женщину строгим взглядом, но Агнесс не опустила глаз.

— Что Жакоб сказал вам на вокзале?

— Ничего он не сказал, мсье. Когда я пришла на станцию, поезд в двадцать два двадцать на Тулон уже ушел. Я опоздала.

— Ага, так, значит, вы опоздали… Хорошо, можете идти.

Мадам Гортензия сопровождала комиссара до самых ворот в конце парка.

— Мне очень неловко затруднять вас, — сказала она таким тоном, словно мсье Лепер был обычным знакомым, делающим слегка затруднительную для него услугу. — Но вы понимаете мое положение. Я уж не беру во внимание финансовый вопрос, хотя потеря значительная, но ведь это подарок Шарля. Он с такой радостью дарил мне эту брошь, был так доволен, что она мне понравилась. А я носила ее всего несколько часов, вот ведь жалость. Я ужасно досадую на себя за то, что бегала вчера по всему дому, выходила в парк, не проверив даже, хорошо ли действует застежка. И Луиза выскочила с этой шалью. Что за выдумка? А с другой стороны, кто мог знать, что в доме сидит преступник-рецидивист…

— Конечно, фатальное стечение обстоятельств, — согласился комиссар.

— Допрос дал какой-то результат? — спросила мадам Дюмолен.

— В некоторой степени, — ответил комиссар. — Вы вот только что упомянули о шали. Насколько я помню, мадемуазель Луиза принесла какую-то цветную шаль и набросила вам на плечи, но вы захотели другую…

— Да. Луиза принесла зеленую шаль из тонкой шерсти, совершенно не подходящую к моему платью. На мне после полудня был костюм из серо-голубого муара с большим декольте, — описала она по-женски свое убранство. — Этот туалет очень хорошо смотрится с черным кашемировым платком. Вот я и попросила Луизу принести этот платок.