Черная пелерина - [29]

Торнтон Маккинсли не знал об источнике этой антипатии. Он знал, что поссорившиеся кандидаты в мэры являются лидерами двух противоборствующих группировок, но, однако, Маккинсли также имел возможность убедиться и в том, что все другие республиканцы От-Мюрей жили с демократами данного города в полном согласии. Когда он вчера затронул эту тему в беседе с Бреньоном, кюре ответил:

— Это не имеет ничего общего с политикой. Разные темпераменты, несовпадение характеров, чрезмерные амбиции. Покойный Дюмолен говорил, что если бы в один прекрасный день мсье Дюверне примкнул к республиканцам, то завтра же мсье Пуассиньяк встал бы во главе демократов.

— Поскольку Дюмолен давно поддерживал Дюверне, он сам должен был оказаться втянутым в политику, — обратил внимание собеседника Торнтон.

— Втянутым в политику? Как знать… — кюре поморщился, изображая сомнение. — Дюмолен, доложу я вам, не относился к такому сорту людей, он знал одну настоящую страсть: От-Мюрей. Здесь все ему было по душе. Он многое здесь сделал. Сейчас памятник, в свое время он образовал фонд старых дев, в прошлом году приобрел орган для церкви, не так давно статую в сквер… Нет, извиняюсь, Вольтера поставил мсье Пуассиньяк. Ведь мсье Пуассиньяк тоже состоятельный человек.

Вот все, что узнал вчера Торнтон от кюре Бреньона. Теперь, отвязавшись наконец от назойливых журналистов, он пошел в кондитерскую «Абрикос», что, очевидно, становилось для него уже привычкой.

В кондитерской он застал целое скопление народа. Мсье Вуазен вынужден был придвинуть к большому столу все имеющиеся стулья. Торнтон чувствовал себя здесь, как дома. Он просунул голову в окошечко и вежливо попросил:

— Мадам Мишелин, дайте маленький табурет для уставшего чужеземца. Один кофе и большой кальвадос!

В сумрачном помещении стало чуть повеселей. Мсье Дюверне, в некоторой степени герой дня из-за речи над гробом угасшего писателя, поднял голову от кипы газет, обратившись к режиссеру:

— Вся пресса сообщает о загадочной смерти Шарля Дюмолена. Наш «Голос юга» поместил заметку на первой полосе. Завтра следует ожидать сообщения о похоронах.

— Вы не послали в редакцию свою речь? — ехидно спросил Вуазен. Из-за недостатка места он стоял под стеной, держа в руках тарелочку с двумя трубочками.

— Жозе, — прошептала с укором его жена.

— Эти несколько слов я произнес от чистого сердца, а не для публикации, — пояснил задетый Дюверне.

— Однако же вы не преминули напомнить, что Дюмолен был вашим покровителем. Даже на кладбище вы сумели изжарить свое жаркое.

Вуазен заел свою злость пирожным. Торнтон заметил, что выдающийся кондитер во время большого наплыва посетителей потребляет, как и все другие, две трубочки с кремом собственного производства. Режиссер из Америки слишком хорошо знал силу систематически повторяемой рекламы, чтобы по достоинству не оценить замысел хозяина.

— Был покровителем, а теперь его нет… В чем же дело, мсье Вуазен? — миролюбиво спросил Дюверне.

Вообще мсье Дюверне, несмотря на потерю состоятельного патрона, вел себя с достоинством и сдержанностью. Он наверняка отдавал себе отчет в том, что много людей припишут его чрезмерной скорби чисто личные мотивы. Амбиция и разум диктовали Жану Дюверне скромную сдержанность. Если он и поддался искушению и в присутствии журналистов и коллег писателя вспомнил что-то о приятельских отношениях с покойным, то сделал он это с чувством меры и такта, не перехваливая себя. Только такой демагог, как Вуазен, может прицепиться к этому факту. Чтобы сменить тему, Дюверне обратился к Маккинсли:

— Вот что не выходит у меня из головы, мсье Маккинсли: какая связь может быть между украденной брошью и убийством?

— Полицию тоже это интересует, — уклончиво ответил режиссер. Но тут-то и всплыло то обстоятельство, что мадам Сильвия Лепер не одного только Торнтона посвятила в тайну открытия комиссара.

— Вроде бы брошь нашлась, — несмело произнесла мадам Вуазен, которая во время обряда погребения стояла рядом с сестрой комиссара Лепера.

Возникло оживление.

— Бабьи сплетни, — махнул рукой Вуазен.

— Но если брошь и в самом деле найдена, нет смысла приписывать убийство сыну кухарки, — заключил Дюверне.

Старая Мишелин, не имея возможности передать через кого-то кофе для Торнтона, неожиданно появилась в зале с подносом в руках. Это была высохшая женщина, слегка согнувшаяся под бременем лет. В ее глазах, похожих на бусинки, горел огонек, какому могла позавидовать не одна молоденькая девушка.

— У Жакоба Калле есть алиби, — заявила она авторитетно и неожиданно. Инспектор из Тулона сказал Агнесс, что ее сын с понедельника сидит под арестом.

— Еще один детектив, — загрохотал смехом на басовых нотах хозяин и вручил верной помощнице пустую тарелочку.

— Над чем тут смеяться? — фыркнула Мишелин. — Я была на похоронах вместе с Агнесс и знаю.

— Должен сознаться, что я испытываю некоторое облегчение, — сказал Дюверне. — Вот уже три дня я со страхом выхожу из дому. Эта идиотка Нанет может впустить кого угодно. Значит, Мишелин утверждает, что это не Жакоб Калле?

— Разве такой бандит способен подбросить розу? — сентиментально заметил владелец парикмахерской мсье Матло.