Черная метка - [99]

— Да. Похоже, он про нас все знал наперед, — согласился Марино. — Думаю, так оно и есть. Словно Бентон предвидел, что произойдет и как мы будем себя вести.

— Он понимал меня, — прошептала я. — О Господи! Он действительно понимал меня. Чувствовал, что мне будет хуже всех. Я не жалуюсь. Я не хочу жаловаться! Я научилась терпеть после смерти отца, потому что жаловаться — значит вновь пережить все это, и тогда придется слишком много переживать. Мне казалось, будто я высохла изнутри, как желтый стручок с гремящими внутри горошинами. Мои засохшие чувства тоже сморщились, стали такими мелкими… Внутри меня пустота, Марино. Не думаю, что когда-нибудь смогу успокоиться. Наверное, было бы лучше, если бы меня уволили. Или я сама ушла с работы.

— Этого не будет, — заявил Марино.

Я не ответила, тогда он встал и закурил, меряя шагами комнату.

— Хочешь есть?

— Мне нужно немного поспать, — сказала я.

— Может, лучше прогуляться где-нибудь?

— Нет, Марино.

Я отключилась с помощью снотворного и на следующее утро еле встала с тяжелой, затуманенной головой. Взглянув в зеркало в ванной, увидела измученное лицо, распухшие глаза. Плеснула на себя холодной водой, оделась и в семь тридцать села в такси, на сей раз без помощи Интерпола.

Институт судебной медицины, трехэтажное здание из красного кирпича и шероховатого известняка, находился в восточной части города. Скоростная дорога отделяла его от Сены, которая сегодня была янтарного цвета. Такси остановилось у ворот, и я прошла через небольшой красивый платановый парк с клумбами, засаженными примулами, анютиными глазками, ромашками и полевыми цветами. Молодая пара, обнимающаяся на скамейке, старик, выгуливающий собачку, казалось, не замечали запаха смерти, сочившегося сквозь оконные решетки института и черную железную входную дверь.

Руфь Стван была известна своей необычной системой, которую ввела в обиход. Когда убитые горем родственники входили в здание, их встречали участливые дежурные медсестры и провожали к врачам. Одна из таких медсестер подошла ко мне и повела по выложенному плиткой коридору, где в синих креслах ждали своей очереди судмедэксперты. Из медицинских терминов, которыми они перекидывались, я поняла, что этой ночью кто-то выбросился из окна.

Я шла за своим молчаливым проводником мимо небольшого похоронного зала с витражами, где супружеская пара оплакивала маленького мальчика, лежащего в открытом белом гробу. Здесь с мертвыми прощались совсем по-другому. В Америке попросту не было ни времени, ни средств на похоронные залы, часовни и оплакивание покойных: у нас каждый день в морги поступали жертвы перестрелок и о мертвых почти никогда не думали.

Доктор Стван работала в прозекторской, «Salle d'Autopsie», как значилось на табличке, укрепленной на автоматически открывающейся двери. Когда я вошла, мной вновь овладела тревога. Мне не следовало сюда приходить. Я не знала, что сказать. Руфь Стван взвешивала легкое, ее зеленый халат был забрызган кровью, на стеклах очков тоже виднелись капельки крови. Я поняла, что она работала над трупом мужчины, выбросившегося из окна. Его лицо было вмято, губы содраны до кости, большие берцовые кости вбиты до уровня бедренных.

— Подождите, пожалуйста, минутку, — обратилась ко мне доктор Стван.

В прозекторской лежали еще два трупа, работающие с ними врачи были одеты в белые халаты. Они распиливали череп электрической пилой, и ее визжание заглушало звук громко льющейся из крана воды. На школьной доске были написаны имена и номера трупов. Доктор Стван была живой, энергичной крупной женщиной со светлыми волосами, чуть старше меня. Я припомнила, что, когда мы были в Женеве, она ни с кем не общалась.

Доктор Стван закрыла простыней не исследованный до конца труп и стянула перчатки. Направляясь ко мне уверенными твердыми шагами, она развязывала на спине халат.

— Как дела? — спросила она.

— Трудно сказать, — ответила я.

Если ответ и показался ей странным, она не подала виду.

— Пожалуйста, идите за мной. Мы поговорим, пока я буду приводить себя в порядок. Потом выпьем кофе.

Она провела меня в небольшую раздевалку и кинула халат в корзину для белья. Мы обе вымыли руки дезинфицирующим мылом, а она, кроме того, помыла им лицо и вытерлась жестким синим полотенцем.

— Доктор Стван, — начала я, — очевидно, что я приехала не для дружеской беседы или ради интереса к вашей системе судебно-медицинской экспертизы. Мы с вами обе понимаем это.

— Разумеется, — ответила она, встретив мой взгляд. — Я не слишком подхожу для светских визитов. — Она слегка улыбнулась. — Да, мы виделись в Женеве, доктор Скарпетта, но не общались. Действительно досадно, тем более там было мало женщин.

Она говорила, пока мы шли по коридору.

— Когда вы позвонили, я знала, о чем пойдет речь, потому что это я попросила вызвать вас сюда, — добавила она.

— Вы заставляете меня волноваться, — произнесла я. — А мне в последнее время приходится нервничать достаточно часто.

— У нас одна цель. Если бы вы были на моем месте, я бы приехала к вам, понимаете? Я бы стала убеждать вас, что это необходимо прекратить и нельзя допустить продолжения подобного. Мы не можем позволить, чтобы умирали женщины. Сегодня в Америке, в Ричмонде. Этот Оборотень — чудовище.