Черная месса - [18]

С сердец дам не сошла еще тяжесть последнего дня. Все еще не чувствовали они себя как дома на паркете Большого Салона. Картина кладбища так и стояла у них перед глазами. Вопрос «Будет ли у вас кто-нибудь?..» звучал в ушах. Они охотно откупились бы от мыслей о грозящей им судьбе, что страшнее все-таки для них, чем для других людей. И не является ли смерть явлением природы, кое во всех примитивных народах и личностях возбуждает желание принести жертву?

Поэтому слова Море упали на благодатную почву. С большим или меньшим рвением направились все в свои комнаты. Наличные деньги и сбережения были сосчитаны и пересчитаны. По мере добросердечия, веры, скупости и щедрости выпала и принесенная жертва.

Фалеска, самая честолюбивая и добрая душа, сошла — поскольку сбор застал ее за переодеванием, или потому лишь, что хотела показаться во всей красе, — короче, сошла вниз совершенно голая, чтобы двадцать пять крон своей дани смерти лично вручить поверенному. И удивительно! Когда в удрученной еще мгле Большого Салона расцвел внезапно радостный телесный цвет женской плоти, показалось, будто впервые после смерти Максля он, Салон, действительно хочет стать самим собой. Обессиленное пространство слабо улыбнулось и нерешительно вздохнуло, как больной, что возвращается к жизни. Фалеска же в упоении самовлюбленности вертелась волчком. То было интимное, даже сокровенное мгновение.

Следующие четверть часа президент Море вносил гражданские имена девушек и соответствующие суммы в список жертвователей. Только фрейлейн Эдит, которая свое уже отдала, и Маня — посвященная, знакомая со всеми этими фокусами, — отказались участвовать.

Агент по надгробиям внес в записную книжку замечательные распоряжения, и даже — растроганный самим собой — снизил свои комиссионные со злостных пятнадцати процентов до семи с половиной.

Пришло время одеваться, и вместе с ним явился Фигаро. Обычное возбуждение охватило дам. Толпились с криками по лестнице на этаж с гардеробом. Полновесно звучали любимые Илонкой ругательства, которые она вызывала из освободившейся груди на «бис».

Одна Грета осталась в Салоне подле президента. Она схватила его за руку:

— Что ж! Большая яма! Куда тебя вытряхивают. Грязь — и готово!

Президент Общества Спинозы коротко возразил, не раскрывая свое мировоззрение отчетливее:

— Это несущественно!

— Скажи-ка, президент, ты ведь не веришь в Небеса, как Эдит?

Президент довольствовался тем, что заметил, вместе с доктором Фаустом:

— Я вижу только — ничего мы знать не можем[25].

Однако Грета не развернула еще до конца свою метафизику. Она взглянула на Море и подчеркнула каждое слово:

— Если возможно, что мы попадаем на небо, почему всякий раз идет дождь, когда кого-нибудь хоронят?

Она торжествовала. Однако президент опроверг ее тонкий силлогизм ссылкой на сухой профессиональный опыт:

— Я в своей практике помню и прекрасные дни во время похорон.

— Эй, президент! Что говорил Спиноза? — внезапно спросила Грета.

— Он многое говорил, дитя мое!

— Это Спиноза написал: «Сир, дайте свободу мысли!»?

— Нет, это из Шиллера[26]. Но Спиноза думал точно так же. Он говорил, например: «Счастье есть сама добродетель, а не награда за нее»[27].

— Счастье — не награда за нее! По-моему, так и есть! Это бесподобно, президент…

Грета клокотала, потрясенная цитатной сокровищницей Море. Голос ее стал задушевным:

— Спиноза, он ведь испанец, да? У меня был как-то один испанец… Нет, двое!

— Спиноза был голландцем, — поучал президент.

Грета скорчила брезгливую гримасу:

— Голландец! Тьфу, черт! Не выношу голландцев! В Гамбурге, видишь ли, было тогда много голландцев…

Президент, все мысли которого были о политике, коротко оборвал это признание:

— Они, вероятно, сохранят нейтралитет.

Тут Грета плотно прижалась к нему:

— Эй, президент! Знаешь ли ты, собственно, что я на тебя запала? Намного сильнее запала, чем на Шерваля! Как можно вообще зваться Шерваль? Ему, вероятно, за «ер» в своем имени массу денег пришлось выложить? Да? Чрезвычайно тонко с твоей стороны, президент, что ты сегодня пришел!

Президент снисходительно улыбнулся и осторожно провел большой волосатой рукой по длинной ноге Греты. Она вздыхала у него на груди:

— Ты можешь стать моим любовником и денег мне не давать.

Однако она плохо знала президента.

Он поднялся во весь рост и объяснил, что он тут — гость, как всякий другой, и отказывается быть исключением. Он хочет сейчас же отправиться с ней в комнату. Но подарки он не принимает. Так подобает и ей, и ему. Порядок должен быть!

Парочка исчезла.

В это же время Эдит получила от Людмилы известие, что та не вернется больше на Гамсгассе.

X

Приходится в силу обстоятельств закончить сии краткие и беглые заметки, — ведь здесь кончается история старинного дома на Гамсгассе. Наши страницы представляют собой малозначительную хронику его «последнего дня», если безо всякого исторического энтузиазма, трезвым рассудком понимаешь, что этот прославленный дом построен был после битвы на Белой Горе[28]. Увлекательное предположение, что уже тремя столетиями раньше Карл IV фон Люксембург был его творцом, принадлежит лишь к области преданий. Но таково свойство славы; даже деяния и достижения неизвестных людей приписывает она блестящим именам. Почему не мог Карл, великий градостроитель, которому обязаны мы Новым Городом, университетом и старым мостом, положить также краеугольный камень в основание Большого Салона на Гамсгассе?