Черная луна Мессалины - [68]

Прославленный полководец Азиатик уже стоял перед императором, ожидая допроса. Подстриженные в кружок волосы известного сибарита были завиты по последней моде, шерстяной плащ тонкого сукна спускался до самого пола, не скрывая пустой чехол от кинжала, который преторианцы отобрали при входе во дворец. Но, несмотря на это, держался задержанный храбро и виновным себя не признавал.

– В чем меня обвиняют? – спросил бравый вояка, устремив прямой взгляд на цезаря.

– В развращении воинов, кои, получая от тебя деньги, превращались в толпу разнузданных негодяев, – начал от дверей перечислять Сосибий. – Затем в прелюбодейной связи с Поппеей и, наконец, в недостойном мужчины разврате.

Обвинения были столь смехотворные, что в них усомнился даже Клавдий. Он обернулся на троне и, неуверенно глядя на Мессалину, прошептал:

– М-может, нам о-о-оправдать Азиатика?

– О да, конечно, мой государь! Непременно оправдать! – подхватила Мессалина и, обольстительно улыбнувшись повеселевшему мужу, вышла из покоев для того, чтобы через минуту привести с собой лучшего друга подсудимого, Виттелия, пожелавшего выступить с оправдательной речью.

– Ни в коем случае не дай подсудимому ускользнуть, – поучала Мессалина дорогой. – Ты, Виттелий, меня знаешь – я щедра в милости и страшна в гневе!

Стоя перед Клавдием, Виттелий упомянул о своей давней дружбе с подсудимым, о том, как они оба окружали мать нынешнего императора своими заботами, перечислив также заслуги Азиатика перед Римской державою, и речь свою закончил так:

– Поэтому нужно предоставить достойному мужу самому избрать для себя род смерти.

Умер обладатель садов Лукулла, как истинный стоик. Валерий Азиатик проделал гимнастические упражнения, совершил омовение, вкусно отобедал и вскрыл себе вены, предварительно выбрав место для погребального костра с тем расчетом, чтобы огонь не опалил деревьев в его любимом саду. Виттелий же за оказанную услугу был удостоен особой милости разувать императрицу и в знак своей преданности носил на груди под туникой одну из сандалий Валерии Мессалины, время от времени доставая ее и прилюдно целуя.

Желание заполучить в любовники Аппия Силана подвигло Валерию на новую авантюру. Для этого она решила выдать замуж за приглянувшегося патриция свою овдовевшую мать. Дождавшись, когда Клавдий вернется из таблинума, где, отправляя цензорские обязанности, он только что осудил в строгих указах распущенность театральной толпы, Валерия подсела на ложе к супругу и, водя по его тучной шее тонкими пальчиками, вкрадчиво заговорила:

– Послушай, мой Клавдий. Я подумала – у меня есть ты. А моей бедной матери так одиноко!

– Т-т-ты хочешь, л-л-любовь моя, чтобы Д-д-домиция Л-лепида ж-жила во дворце? – удивился Клавдий, ранее не замечавший за Мессалиной нежных чувств к родительнице. – Ну, п-п-пусть п-переезжает…

И в самом деле, отношения между матерью и дочерью окончательно испортились после того, как Клавдий неосторожно обмолвился, что неплохо бы сделать наследником трона их родственника, юного Нерона. Ведь их с Мессалиной сын Британик на то и сын его, чтобы унаследовать не слишком-то крепкие отцовские мозги. В тот же день Мессалина отправилась в отчий дом, где не была со дня своей свадьбы. Домиция Лепида и не пыталась скрыть охватившее ее удивление, ведь дочь не явилась даже на похороны отца. Зато малыш Нерон радовался приходу двоюродной сестры и возился с ней, как щенок.

Засидевшись допоздна, Валерия осталась на ночь. Когда в доме все стихло, она пробралась в комнату к кузену. Мальчик спал, сладко посапывая во сне. Мессалина приблизилась к его кровати и, склонившись над Нероном с удавкой, вдруг увидела на подушке змею. Угрожающе вытянувшись, гадюка изготовилась для броска, словно защищая спящего ребенка. Прошептав чуть слышно проклятия Гекате, которая ее так подвела, и стараясь не делать резких движений, Мессалина покинула комнату ненавистного родственника. Она была уверена, что это владеющая колдовством Лепида обернулась змеей, чтобы не дать дерзкой дочери сделать то, за чем она пришла.

– Ты слишком щедр, мой Клавдий. – Мессалина остановила супруга поцелуем. – Домиции Лепиде это ни к чему. У матушки большой прекрасный дом, в котором ей привычно и удобно. Вот если бы у нее был муж… Я знаю, маме всегда нравился Аппий Силан…

– П-пропретор? Так он сейчас в И-испании, – наморщил лоб, припоминая, цезарь.

– Вот и вызови его оттуда, ведь ты же император! Пусть вернется в Рим и женится на маме.

Но Силан, хоть и выполнил приказание императора и матрону Лепиду в жены взял, быть игрушкой в руках Мессалины наотрез отказался. И это не сошло строптивому с рук, как не сходило никому никогда. Как-то утром, лишь только открыв глаза, Валерия склонилась над еще не пробудившимся цезарем и тревожно зашептала:

– Проснись, мой Клавдий! Мне только что был сон! Я видела, как ты умираешь от руки заговорщика!

– К-к-кто т-таков? – воскликнул мигом пробудившийся Клавдий.

– Это Аппий Силан, тот самый пропретор, который прибыл из провинции и недавно женился на моей бедной матери.

Чело владыки Рима омрачилось, и он, поднявшись, ударил в медный гонг, приказывая рабам подать парадные одежды. В этот день ожидался приезд наместника императора в Иудее, и требовалось оказать достойный прием. Но вместо рабов в спальные покои заглянул вольноотпущенник Нарцисс, лицо которого выражало крайнюю степень озабоченности.