Черная луна - [38]

«Это они обо мне? – опешила Герда. – Низшая категория? Откуда?»

И в самом деле, еще вчера у нее активного дара не было и в помине, и что самое обидное – уже и не предвиделось.

– Повторюсь, – снова заговорил «мрачный» колдун, – дар у этой особи есть, но предполагать, что она способна победить в поединке пять колдунов высшей категории? Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Dixi[24]. Я все сказал.

– Если только у нее не было с собой артефакта, – заговорил молчавший до сих пор настоятель. – Какой-нибудь мощный артефакт, типа «Руки господней» и заранее заученная формула сложного заклинания.

– Вы это серьезно, господин настоятель? – удивленно поднял брови повернувшийся к настоятелю ректор.

– Один раз она уже пыталась искалечить моего племянника.

– Где нож и где высшая магия! – возразил «мрачный».

Они говорили и говорили, но разговор вели исключительно между собой. Никто даже не удосужился обратиться к Герде, спросить о чем-нибудь ее. Она просто стояла перед ними, как одинокий предмет мебели, и не понимала, что здесь происходит. В чем ее обвиняют? В том, что она оскопила Эугена? Серьезно? И как бы она могла это сделать? У нее даже ножа теперь нет, в прошлый раз забрали. И что там про сведенных с ума учеников и адептов?

– Кто дал тебе артефакт? Отвечай!

Герда не сразу поняла, что теперь настоятель спрашивает именно ее.

– Я…

– Что? Не молчи! Говори, кто дал тебе «Руку господню»?

– Мне никто не давал никаких артефактов! – взмолилась Герда, падая на колени. – Я вообще не знаю, о чем вы говорите!

– Молчать! – заорал на нее настоятель. – Отвечать на мои вопросы!

– Но я…

– Молчать, я сказал!

Герда замолчала, но он продолжал задавать ей нелепые вопросы, не позволяя даже объяснить, насколько они нелепы.

Ректор пытался вмешаться, но настоятель задавил своим авторитетом буквально всех. В Коллегиуме главным являлся он, и все это знали. Поэтому и судьбу Герды решил тоже он. Несмотря на то, что им так и не удалось найти в ее памяти что-нибудь, что связывало бы Герду со страшным преступлением, совершенным вечером накануне, – а они искали и еще как! – решение настоятеля оказалось для Герды катастрофическим. Она приговаривалась к изгнанию! Куратор курса попробовала было за нее заступиться, но настоятель едва ли не в буквальном смысле слова заткнул ей рот. Он был неумолим. Он жаждал крови, и он ее пролил, пусть даже это была кровь невиновного.

* * *

То, что с ней сделали, не укладывалось в голове. Обвинив в чудовищных преступлениях, которые она, в принципе, не могла совершить, но ни в чем при этом не уличив, не доказав вину, не приведя хоть каких-нибудь аргументов или обоснований, ее вышвырнули на улицу без денег и документов, и даже без вещей. Это был самый безжалостный приговор, какой можно было себе представить. Самое жестокое наказание, какое могли к ней применить. Ее ограбили – ведь все деньги и вещи Герды остались в Коллегиуме – и бросили умирать. Что еще могло ее ожидать в чужом незнакомом городе посредине зимы? Только насилие и смерть. Или рабство, которое будет хуже смерти и станет, в конце концов, всего лишь прелюдией к окончательной гибели.

От понимания того, как бесчеловечно с ней поступили, Герду охватил ужас, и она сделала последнюю отчаянную попытку вернуться в Коллегиум. Сначала она что есть сил стучала в запертые ворота, билась о них всем телом и молила о пощаде. Она унижалась, вставала на колени прямо в грязь, оставшуюся после недавнего дождя, взывала к милосердию, кричала, что никогда никому больше не причинит вреда, не будет ни в чем перечить, что готова мыть полы и таскать тяжести. В общем, готова на все, только бы ее впустили обратно. Но настоятель был неумолим. Впрочем, возможно, он просто успел о ней забыть, – в конце концов, кто она и кто он! – а неумолимы и безжалостны были другие люди. Те, которые не снизошли до ее мольбы, не сжалились над несчастной девушкой, не бросили со стены даже жалкой серебрушки.

Сколько времени продолжалась эта истерика, Герда не знала. Очнулась она все у тех же наглухо запертых ворот, зареванная, с охрипшим горлом, со сбитыми в кровь коленями, вся измазанная в грязи. Между тем солнце уже клонилось к закату, и Герда решила идти в город. Оставаться на ночь около Коллегиума не имело смысла. Она уже поняла, что не дождется снисхождения и никто не придет к ней на помощь. Оставалась надежда, что в Рогле кто-нибудь сжалится над бедной сиротой и, Христа ради, возьмет в услужение. Сейчас Герда старалась не думать о том, какой может оказаться плата за «доброту» богобоязненного горожанина или фермера. Все это станет актуально потом, когда она найдет кров для ночлега, огонь, чтобы не замерзнуть в ночи, и какую-нибудь еду, чтобы не умереть с голода.

Дорога спускалась с горы бесконечным серпантином. Виток за витком, вниз вдоль склона к Большому тракту и реке, за которой вздымались городские стены. Герда смерила взглядом расстояние и прибавила шагу. Идти было еще далеко, но на долину уже опускались сумерки. Зимой темнеет раньше. Но, если она не успеет войти в город до закрытия ворот, то, скорее всего, замерзнет насмерть под его стенами или на этой дороге, которой не видно конца. Среди ужасов, которые мерещились ей в слишком быстро наступающей ночи, фигурировали также злобные разбойники, оголодавшие волки и беспощадные горные барсы. Герда спешила. Страх подгонял ее, заставляя идти все дальше вперед, и она шла так быстро, как только могла, но уже понимала, что все напрасно, ей не успеть.