Чёрная кошка - [2]

В ночь того дня, когда был совершен мною жестокий поступок, меня пробудили крики: Пожар! Занавески моей постели уже пылали. Весь дом был в огне. Мы с женой и служанкой с большим трудом спаслись от пожара. Разрушение было полное. Все состояние мое погибло. С этой поры я предался отчаянию.

Я вовсе не пытаюсь найти мистическую связь между моею жестокостью и постигшим меня несчастием. Но я отдаю отчет в целой цепи фактов и не хочу пренебрегать ни одним из них. На другой день после пожара я пошел осматривать пепелище. Все стены, за исключением одной, обрушились; и это единственное исключение оказалось внутренней стеной, довольно тонкой, идущей поперек дома и к которой прислонялось изголовье моей кровати. Каменная работа почти совершенно устояла против действия огня, что я приписываю тому, что стена была недавно отделана заново. Около стены собралась толпа, и несколько человек внимательно на нее смотрели. Любопытство мое подстрекнули слова: "странно!.. удивительно!.." Я подошел и увидел на белой поверхности стены что-то вроде барельефа, изображающего гигантскую кошку. Изображение было передано замечательно верно. Вокруг шеи виднелась веревка.

Мне показалось, что это видение, и мной овладел ужас. Но, наконец, явился ко мне на помощь рассудок. Я припомнил, что кошка была повешена в саду, примыкавшем к дому. При криках о помощи наш сад тотчас же наполнился народом, и кошку, вероятно, кто-нибудь снял с дерева и бросил ко мне в комнату, в отворенное окно, чтобы разбудить меня. При падении стен одна из них придавила жертву моей жестокости к свежей штукатурке, и известь, соединившаяся с аммиаком трупа, произвела фигуру.

Но я быстро успокоил только свой ум, но не совесть, и это явление произвело глубокое впечатление на мое воображение. В течение нескольких месяцев я не мог избавиться от призрака кошки, и в моей душе появилось что-то похожее на раскаяние. Я оплакивал потерю животного, и в позорных притонах, которые я теперь посещал обыкновенно, стал отыскивать другого любимца той же породы и видом похожего на Плутона, чтобы заменить его.

Раз вечером, в одном более чем позорном притоне, внимание мое было привлечено каким-то черным предметом, сидящим на верху одной из громаднейших бочек джина или рому, составлявших главное убранство комнаты. Несколько минут я пристально смотрел наверх бочки и удивлялся больше всего тому, что раньше не замечал этого предмета. Я подошел и потрогал его рукой. То была черная кошка, очень большая черная кошка, точно такая же большая, как Плутон, но только с тою разницею, что у Плутона на всем теле не было ни единого белого пятнышка, у этой же большое белое пятно, неправильной формы, занимало почти всю грудь.

Лишь только я прикоснулся к кошке, она встала, сильно замурлыкала и начала тереться о мою руку, очевидно, довольная моим вниманием. Я обратился к хозяину с просьбой продать мне кошку, но хозяин сказал, что она не его, что он ее не знает, что он никогда не видывал ее.

Я продолжал ласкать животное и, заметив, что оно выразило желание следовать за мною, я поманил его и привел домой. Кошка освоилась тотчас же, как у себя дома, и очень подружилась с моей женой.

Но я скоро почувствовал антипатию к животному, то есть противное тому, чего я хотел. Я не знаю, ни отчего, ни как это случилось, но ласки кошки были мне противны и утомляли меня. Чувство отвращения и утомления перешло постепенно в ненависть. Я избегал животного; сознание стыда и воспоминание о моем первом жестоком поступке мешали мне дурно с ним обращаться. В течение нескольких недель я воздерживался от грубости; но мало-помалу я начал смотреть на кошку с невыразимым ужасом и избегать ее противного присутствия, как чумы.

Ненависть моя явилась, вероятно, оттого, что на следующий день, как я привел кошку к себе, я заметил, что у нее, как и у Плутона, был только один глаз. А между тем это обстоятельство сделало кошку дорогой в глазах моей жены, обладавшей в высшей степени нежными чувствами. Да, они были некогда и моими характеристическими чертами, и тогда они служили мне источником простых и чистых наслаждений.

Привязанность кошки ко мне росла по мере моего к ней отвращения. Она ходила по моим пятам с упорством, которое трудно объяснить. Стоило мне только сесть, чтобы она забилась ко мне под стул или вспрыгнула на колени, с целью поласкаться. Когда же я вставал, она жалась у меня под ногами, чуть не роняя меня, или, цепляясь своими длинными когтями за платье, взбиралась ко мне на грудь. В эти минуты мне очень хотелось убить ее одним ударом, но мне мешали — частью воспоминание о моем первом преступлении, а главное — и я не скрою — страх перед животным.

Этот страх не был страхом перед физическою болью, а между тем мне трудно будет определить его иначе. Мне почти стыдно признаться, — да, даже в этой камере преступников мне почти стыдно признаться, — что страх и отвращение, внушаемые мне животным, усилились от такой химеры, которую очень трудно понять. Жена моя несколько раз обращала мое внимание на фигуру белого пятна, о котором я говорил и в котором заключалось единственное различие между странным животным и той кошкой, которую я убил. Читатель, может быть, помнит, что это пятно, хотя и большое, не имело в начале никакой определенной формы; но медленно, постепенно, совершенно незаметно, так что я долго приписывал это воображению, оно приняло определенные очертания. Пятно изображало предмет, который мне страшно назвать, — оно и было главной причиной, заставившей меня возненавидеть чудовище; я бы и убил его, если бы смел, — пятно изображало ужасную, роковую вещь, оно изображало эшафот! — напоминающий ужас и преступление, агонию и смерть!