Черная кошка, белый кот, или Эра милосердия-2 - [124]

Тогда в сорок первом, ему удалось устроиться поваром в столовую облисполкома. Родня из вёски поставляла продукты. Начальники и их жены приобретали съестное ниже рыночных цен. И Конецкий стал известной личностью в маленьком кругу управленцев среднего звена.

Вопрос с жильём решился не сразу. Помогли «вечно голодные» чинуши. Ему предложили занять домик какого-то чересчурумного жида, арестованного НКВД. А вот документы Юрась смог выправить только при немцах. «Исполком» сменил вывеску на «Гебитскомиссариат». Появились новые люди, говорящие на другом языке, но также любящие картошку и сало, сметану и масло.

Вначале, казалось, немецкая власть пришла навсегда. Германцы в считанные недели уничтожили Польшу. Загнали русских и их Красную Армию почти до Москвы. Но шли недели, месяцы, годы, а конца войне не было. Потом немцы стали отступать и снова пришли русские.

Вернулась и хозяйка дома. Вначале Надзейка игнорировала требования выселиться, но вчера жыдовка пришла с милиционером. Бешеные глаза, выстрелы… Жена Юрася, прихватив самое необходимое убежала к родне за двадцать километров. О случившемся известили «лесовиков», где находился и сам Могутный. Командир отдал приказ: уничтожить «захватчиков»…

На стук в дверь и окно раздалось испуганно-неуверенное:

— Кто там!?

— Открывайте! Милиция! Проверка документов! — они прижались к стене в стороне от входа.

Юрась прислонил винтовку к стене и передернул затвор пистолета: для боя в тесноте помещений удобнее. Напарник с недоброй ухмылкой дополнил «парабеллум Р08» в правой — ножом в левой, держа его обратным хватом.

За дверью шуршало и постукивало — хозяйка, ещё непривыкшая к запору, никак не могла открыть тугую задвижку.

Почти без скрипа дверь распахнулась.

Сумерки предрассветной поры переходили в прохладную ясность очень раннего утра.

«День будет ясным» — мелькнуло не к месту в голове у Могутного.

Кутаясь в старую шаль, на них смотрела пухленькая девушка, с темными большими глазами на заспанном лице. Черные спутанные пряди выбившихся волос резко контрастируют с белизной ночной рубашки. На ногах обрезанные валенки.

«Сука! Уже как своим пользуется. Это я же их в сорок третьем привез Надзейке из Лунинца!» — острой болью резануло Юрася. И притихшая за последние часы обида, вновь наполнила сознание бывшего улана.

Злобыч рывком проскочил проем и плечом прижал дверь, направив на хозяйку оружие.

— Кто ещё есть в доме?

Удивленная, не до конца проснувшаяся девушка с изумлением смотрела на странных людей с оружием: «милиция», а одеты в смесь советского и немецкого обмундирования.

— Никого! Я одна. Документы сейчас принесу.

При этих словах лицо бывшего уголовника сразу расслабилось. Он сунул пистолет за ремень и перекинул нож в правую руку.

— А зачем нам документы? Мы и без них обойдемся!

Юрась вдруг понял, что медлить больше нельзя. И он выстрелил. Почти не целясь. Как на стрельбище под Новогрудком, где тренировали будущих бойцов дивизии СС «Вайсрутения».

Пуля попала девушке в сердце, прошла насквозь. Крови почти не было. Так, небольшое пятно на натянутой большой грудью рубашке. Ноги у убитой подогнулись, и она упала на спину.

«Ничего не успела понять и испугаться. Вон какое лицо спокойное. Убить — да. Но не надругаться — это было бы не по-человечески».

— Ты что! Ты что творишь, падла! — не боясь возможных свидетелей, ярился Злобыч.

— Тебе что чужой… жалко! Мог же и первым! Я же не возражал! — на лице у него мешалась целая гамма чувств. От неутоленной похоти до детской обиды на Могутного.

— Заткнись! Дело сделали. Уходим.

Несостоявшийся насильник покосился на свой нож и смотрящее в лицо дуло пистолета Юрася.

Вздохнул и успокаиваясь убрал нож за голенище.

— «Дело сделали»! — передразнил Могутного. — Кто ж так делает! А «контроль»! Херово тебя немцы учили!

И сплюнув на неподвижное тело, выстрелил в голову жертве.

Забрав из тайника небольшие сбережения Могутного на «черный день», убийцы в яркой прозрачности начинающегося утра шли на свою лесную базу.

Не щедр день в схроне на разнообразие. Почти как в тюрьме: серый бетон стен да прочные двухэтажные нары. Скудность обстановки скрашивает Святое распятие и висящее в специальных креплениях оружие. Стол, скамья, да «прибиральное место» в виде ведра с крышкой — «лесные» солдаты непривередливы.

«Скучен день до вечера, когда делать нечего».

Долго ли протопить печурку, да приготовить еду на пятерых? Чем себя ещё занять?

Выпивка скрашивает жизнь и убыстряет время, да разве её напасёшься?

Придумывает потому каждый себе какое-никакое занятие.

Юрась, вооружившись маленьким ножом, вырезал при скудном свете керосиновой лампы фигурку.

Погруженный в себя, он лишь краем сознания слышал привычное бурчание Злабовича, выспавшегося на год вперед и теперь ищущего собеседника:

— Слышь «Могутный», ну чё ты всё молчишь-то? Хоть бы сбрехал чаго.

Вот расскажи, как ты в кавалеристы попал?

Или вот как такое возможно: улан — не любящий коней?

Нужно ли отвечать дурню лезущему без спросу в чужую жизнь? Нет в том нужды. Молчит Юрась, а мысли бредут своим чередом, по собственной воле оживляя недалекое давнее — начало войны.