Черная камея - [225]

Пэтси уставилась на восточный ковер, и со стороны казалось, будто она изучает его узор. Потом она взглянула на меня.

– Я тебя сильно ненавидела, – сказала она. – И сейчас ненавижу. Я всегда тебя ненавидела. Ты его убил.

– Убил! То есть как?.. – опешил я.

– Да, – сказала она. – Ты его убил.

– Что ты такое говоришь? – спросил я. – Как я это сделал? – Мне хотелось проникнуть в ее сознание, но я никогда не пользовался этой способностью в разговорах с ней – меня удерживало от этого какое-то глубокое чувство отвращения.

– Ты был такой большой, – сказала она. – Ты был такой здоровый, такой нормальный. Десять фунтов, одиннадцать унций. Даже костяк у тебя был огромный. А потом появился второй, совсем крошка, мой малыш Гарвейн, всего три фунта весом, и врачи сказали, что он отдал тебе всю свою кровь в моей утробе, всю кровь. Ты, как младенец-вампир, выпил всю его кровь! Это было ужасно. Он ведь родился таким маленьким. Каких-то три фунта. Крошечное несчастное создание – ничего прискорбнее я в жизни не видала.

Я не мог говорить от изумления.

Слезы текли по ее щекам. Синди вынула из коробки чистую бумажную салфетку и промокнула лицо своей пациентке.

– Мне очень хотелось взять его на руки, но врачи не позволили, – продолжила Пэтси. – Сказали, что он был близнецом-донором. Так они его назвали. Близнецом-донором. Он все отдал. Он был такой крошечный, сразу стало понятно – не жилец. Его сунули в какой-то инкубатор и не позволили мне даже дотронуться до него. Я дежурила в этой больнице день и ночь, день и ночь. А тетушка Куин все названивала и твердила "Ты нужна своему младенцу дома!" Надо же было такое сказать! Можно подумать, эта крошка в больнице во мне не нуждалась! Можно подумать, эта маленькое несчастное существо в больнице во мне не нуждалось! Она хотела, чтобы я вернулась домой и поила своим молоком этого десятифунтового монстра. А я не могла даже смотреть на тебя! Я не хотела находиться в одном доме с тобой! Поэтому я и переехала на задворки, в гараж.

Она зло вытерла слезы. Ее голос звучал очень тихо. Думаю, смертные даже не могли ее расслышать. Не уверен, что Синди, сидевшая рядом с ней, услышала хоть слово.

– Я торчала в той больнице день и ночь, – повторила она. – Умоляла врачей позволить мне дотронуться до своего сыночка, а потом он умер в той самой машине, со всеми ее трубками, проводами, мониторами и счетчиками. Он умер! Маленькое дитя, бедняжка Гарвейн, мой Маленький Рыцарь, как я его называла, Гарвейн Маленький Рыцарь, и после мне позволили взять его на руки, когда он умер, этот крошечный, несчастный младенчик, я держала его на руках.

Я в жизни не видал ее такой, никогда она так не плакала, никогда так уничижительно не горевала. А Пэтси все говорила:

– Мы заказали для него крошечный гробик, белый гробик, в котором он лежал в белом крестильном платьице, как в гнездышке, несчастная крошка, и мы поехали на кладбище Метэри, все до одного, а тетушка Куин, непонятно зачем, привезла туда и тебя. Ты орал во все горло, голосил без умолку, и я ненавидела ее за то, что она тебя привезла, а она все повторяла, мол, ты знаешь, что твой близнец умер, ты чувствуешь это, твердила, что я должна взять тебя на руки – надо же такое придумать, что я должна взять тебя на руки, когда мой маленький Гарвейн лежал в своем белом гробике. Они опустили его в могилу, и на камне я велела вырезать: "Гарвейн, мой Маленький Рыцарь". Он и сейчас лежит там в своем гнездышке.

Слезы заливали ее щеки. Она покачала головой.

– Только не думай, что они тронули его, освобождая место для гробов Папашки и Милочки, или тетушки Куин. Дудки. Его не тронули. – Она снова решительно покачала головой. – В усыпальнице достаточно ниш, так что его не тронули. Я проследила. И никогда, слышишь, никогда я не возвращалась к семейному склепу после тех похорон. До сегодняшнего дня не возвращалась, да и то только потому, что тетушка Куин оставила распоряжение у Грейди Брина вручить мне чек с моей долей наследства, если я приду на ее жалкие, глупые похороны. И Грейди Брин намекнул мне на эти условия. Вчера вечером он передал мне копию завещания, как я тебе говорила, потому что тетушка Куин разрешила ему это сделать.

И еще кто-то возмущается, говоря о подкупе. Вот где настоящий-то подкуп. А ведь она знала, как я отношусь к этому месту, знала, и это она заставила меня поклясться, что я никогда тебе не проговорюсь, что ни одна живая душа никогда не скажет тебе, как ты высосал всю кровь из того ребенка, маленького трехфунтового донора. Можно подумать, это тебя нужно было оберегать. Бедный Квинн. Да поможет тебе Бог за то, что ты сотворил, проклятый сукин сын. Ты не представляешь, что такое ненависть, если не знаешь, как я тебя ненавижу.

Она зарыдала, уткнувшись в бумажный носовой платок. Синди чуть не потеряла рассудок от огорчения. Она поднялась, чтобы уйти, но Пэтси ее не пустила, вцепившись в сиделку дрожащими пальцами. Рука Лестата легла на ее левое плечо и мягко придержала.

– Гарвейн, – сказал он. – А когда начал появляться Гоблин, вы ни разу не подумали, что это, возможно, призрак Гарвейна?