Вскочил старик, завыглядывал.
— Заездили, лешевы власти! Срежет снасть, загребай пуще, Васька!..
Дымилась еще по берегам предутренними туманами река, с холоду рябью поеживалась, и не видать было, где хлопает. А хлопало близко.
И вдруг из мглы вынырнула востроносая лодка-моторка.
В один голос завопили Зимуй:
— Эй, на моторке! Держи-и лева-а! Дьяволы-ы! Куда едете, снасть у нас та-ма-а! Лева-а!
Со всех сил вопили. Чутко было, в берегах заоткликалось на сто голосов. Только не слышала моторка, прямо на срез шла.
— Ах ты, сука серая! — грозил старик моторке кулаком. — Ах ты…
Пушил, матерился на всю реку. Потом вдруг опустил руки.
Видел он, как заныряли один за другим на волне поплавки и больше не показывались уже. Потом рвануло из рук у старика веревку, махнул волосьями до самой воды, чуть из лодки не вылетел.
Стоял, белый весь, смотрел на моторку. А она бежала весело, как будто ничего и не было. Поблизку пробежала.
И видел Зимуй: стоит на носу железный козел о трех ногах, глазком вперед смотрит.
— Гляди, гляди, батя, пулемет на нас наставили! — тихо, как бы про себя, сказал Васька.
И видели еще: стоят на моторке люди, будто не в русской одеже и с ружьями все. Крикнул им вдогонку старик: «Стой!» — да не услыхали. Только помахали ручкой и засмеялись.
А моторка уж хлопала дальше. Убежала, только вонью обдало.
— Надо снасть искать, — сказал Васька.
Отец сидел, опустив веселко, все на воду смотрел. Только брови черные, клочкатые тесно сдвинулись. И подскочил вдруг, крик поднял:
— Вон те и рыбка плывет, вон те и семужка! Не зря, вишь, снасть закидывали!..
Оглянулся сын: по воде, кивая головками, плыли к ним три пустые бутылки.
Как будто весело говорил старик сыну:
— Вот те и добыча за труды! Вишь, сколь скоро да хорошо вышло!
Сам все бровями водил.
Мужики тут подъехали. Покидали багром туда-сюда, поискали снасть. Нашли половину у берега; другую, видать, водой унесло.
Мужики ругались, а старый Зимуй все пошучивал:
— Наехала власть на чужую снасть.
Только как на берег вышли, сказал он сыну:
— Новую-то снасть теперь, брат, не заведешь, нет!
Сощурил глаз, поглядел вокруг на елки и кулаком — семь пудов немоченый весит — вдаль помахал:
— Ужо, кабы да эти ваши насмешки наобратно вам не отсмеялися!..
А на другой день к ночи оба Зимуй с племяшом плыли вверх по Кулою. Берданки промысленные и заряды лежали у них спрятаны под соломой.
На оклик сказывался Зимуй:
— В Немнюг поехали, рыбу на хлеб променивать.
Ехали сами на Пинегу, оттуда на Двину, хотели в большевики выйти. А может быть, и на Вагу, к головорезным ваганам, — как там придется.
С Кулоя зашли на Сотку. Сотка — речка тихая, застойная. Долго шестом пихались в корявых хвощах, в резучей осоке, щук спугивали.
Вода в Сотке болотная, красная. Где мелко — шли берегом, карбасок за веревку вели. В глубоких плесах высматривали черных окуней — матерые окуни в ломе, в корягах живут. Глушил их Зимуй из берданки, всплывали красноперые окуни кверху зеленым брюхом. На остановках хлебали славную ушку с дымом.
Двое суток шли так. Прошли по наволочью — дедовским старинным путем — из реки в реку и приткнулись близко Пинега-города.
Лодку утопили в омуте, веревку вывели к приметному кусту. И пошли горой. Обошли стороной город и тропками глухими прямо в лес ударились.
Шли опять долго, путь по солнцу держали, ягодой кормились, у озер лесных костерки раскладывали, сухари в чаю мочили, ночевали в избах лесных. Большие леса прошли, как ниткой прошили.
И на третьи сутки вышли на высокий берег. То река великая — Двина.
Сидели долго в бору на круче, в обе стороны глядели. Не видать на реке ни дыма, ни паруса, ни лодочки — пустая, неработная плывет вода. Неладное что-то сотворилось на великой реке.
Только чайки одни сидят по песчаным косам, будто пена белеет по краям. И кричат чайки женскими тревожными голосами. Да бор шумит под ветром — по вершинам издали идет глубокий ропот.
И положил старый Зимуй идти вверх по реке: там должны быть свои, не минуется встреча. Пошли вверх узенькой тропкой, лапы еловые раздвигали, о корневища узловатые запинались. Прошли в одном месте лесосеку широкую. Только хотели в лес зайти, вдруг из-за бугра хлопнул выстрел, пуля под самыми ногами жуком зарылась в песок.
— Сто-ой! — заойкало со всех сторон по лесосеке.
Осердился старый Зимуй, заругался с досады на весь лес:
— Фу-ты, шаль! Чего палишь без спросу? Сболтало тебя, ишь!
Выскочили сразу из-за бугра два молодца, ружья направляют.
— Кто идет?
Крикнули ребята:
— Свои.
А Зимуй опять выбранился:
— Ишь ведь, какая вы невежа! Убить нас могли, дураки!
Подошли молодцы поближе, ружья опустили. Пожурил их Зимуй: молодяжки, службы не знают. Ты сначала спроси, потом пали.
Оправдывались ребята:
— Тут, брат, сурьезная война объявлена, не смотреть на вас было. Мы белую гвардию караулим. Думали, не она ли идет?
Закурили, поговорили, ознакомились.
— Ну, показывай главного командующего, — сказал важно Зимуй.
Остался один парень на бугре стоять, другой проводить пошел.
За горой, в излучине, увидели: пароходик белеет — бочком к берегу привалился. На мачте красный флажок трепыхается. По сходням туда-сюда люди бегают, дрова на пароход носят. Весь пароход по бортам дровами обложен.
