Через сердце - [22]

— Говори, черт с тобой, — махнул рукой Гедеонов. — Только… — Он наклонился и проговорил скороговоркой: — Только, ради создателя, не порть мне настроения: не говори насчет матери-родины на этот раз. Воздержись, а?

Космачев вскочил, потирая руки.

— Им-менно, — замычал он, — им-менно насчет родины буду говорить я… Я, который…

— Ну, что «который»? — с неудовольствием покосился тамада.

— Кот-торый им-меет на это право. Да!

Космачев гордо выставил локоть с семью золотыми «шпалами», по счету полученных ранений.

— Я кр-ровь за нее проливал! — выкатил он страшные глаза.

За столом притихли. Мистическая сестра боязливо отодвинулась. Только Всемирный Цыган задумчиво подкручивал смолевой ус.

— И я не допущу, чтобы разные там еврейчики-чики… — с побелевших губ Космачева сорвалось грубое ругательство.

— Кха! Кха! — смущенно склонился над столом широкой проплешиной Гедеонов.

Всемирный Цыган вскочил и отошел в угол.

— Свинья ты, брат! — сказал он хмуро.

Космачев не сразу понял, в чем дело. Только заметив погасшее сразу личико Цилечки, спохватился.

— Извиняюсь, — пробормотал он, — я имел в виду предателей родины, германских шпионов, большевиков… а не вас.

Сестрички из лазарета переглянулись и прыснули.

Космачев сел.

В зальце длилось стеснительное молчание.

— Говорил я тебе! — слышимо для всех зашипел из-под локтя Гедеонов. — Предупреждал!

Сестрички прыснули опять.

Цилечка встала и приложила ладони к щекам — тоненькая и строгая в темном платьице.

Как бы ища защиты, она оглядела всех сидящих за столом и подошла к Марише. Провела рукой по приглаженной его голове и заговорила тихо:

— Только он хороший. Мы с ним уедем отсюда далеко. А вы… а вы… как вы смеете?! Уходите! Я вас ненавижу! Слышите?..

Звонкий голосок ее сорвался. Она топала туфелькой, и быстрые слезки катились по ее щекам. Мариша крепко сжал ее руку.

— Нам пора, — громко сказала Мистическая сестра, поводя глазищами на ушастого казначея.

Все вскочили. Кто-то опрокинул стул. Закачалась лампа над столом.

Мариша шагнул вперед. Замелькали перед глазами призрачно вытянутые лица гостей.

«Ага, испугались!» — подумал Мариша, крепче стискивая руку Цилечки.

Они стояли так против всех, тесно касаясь друг друга, и ждали.

Широкая темная тень качнулась перед Маришей, он пошатнулся от сильного толчка в плечо.

Всемирный Цыган притянул к себе Цилечку и покрыл ее рот долгим, неотрывным поцелуем. Мариша почувствовал ее сразу ослабшую ладонь и выпустил руку. Перед глазами его высоко и бессильно взметнулись в воздухе тонкие, в шелковых чулках, ноги Цилечки.

Всемирный Цыган поднял ее на руки и, грозно нагнув взлохмаченную голову, вразвалку пошел прочь. С ненавистью смотрел Мариша на его широкую спину и осевший плоский зад. Ему живо представились черные лохмотья шерсти на этой обезьяньей спине, и он весь содрогнулся от отвращения.

Всемирный Цыган толкнул ногой дверь и скрылся за перегородкой. Тотчас оттуда выкатились толстая Фрида и маленький седобородый ее супруг. Оглядевшись, они робко уселись в кресла по обе стороны зеркала. Старичок склонил голову набок и растерянно пощупывал бородку. Фрида, вытянувшись вперед, усердно присыпала солью залитый вином край скатерти.

Из-за перегородки доносились заглушенные рыдания Цилечки и устало рокочущий голос Всемирного Цыгана. Слышно было, как он долго и мягко уговаривал ее. И вдруг рыкнул грозно:

— Ну, хватит! Разнюнилась!..

Плач сразу оборвался.

Притихшие гости торопливо толкались подле вешалки. Провожал их уже отрезвевший Космачев. Он громко и непринужденно шутил им вслед, просовываясь за дверь в темноту.

Потом прошелся, позванивая шпорами, по зальце, расстегнул ворот френча и вытянулся во весь рост на диване.

— Черт, как устал сегодня! Слушайте, вы, родители! Шли бы вы к себе, завтра наведете тут порядок.

Он длинно, с подвыванием, зевнул. Фрида кивнула супругу, и оба они на цыпочках двинулись к двери.

— До свидания, извините, господин капитан, — сказала Фрида.

— Извините, — безучастно повторил супруг, ступая следом.

— Вот что, Мариша, — сказал Космачев, лениво почесывая за пазухой, — зря ты тут примазываешься, не выйдет у тебя дело.

Он поманил к себе пальцем Маришу и снизил голос:

— Ты знаешь, сколько она ему стоит, у-у! Никто не считал, понял? Там — выходить будешь — посмотри, что накрыто ковриком: четыре ящика консервов приволок в этот раз. Родителям на утешение, у-ах! — зевнул на всю зальцу Космачев. И добавил, оглядывая потолок заволакивающимися глазами: — Все покупается, все продается, все дело — в цене. В талмуде об этом, что ли, сказано, у-ах! — махнул он обессиленной рукой на кожаные переплеты в шкафчике.

Мариша выпрямился. Он стоял так долго, упорно глядя на портрет пышнобородого человека в ермолке, на печальные, выцветшие розы у зеркальца, криво отраженные в его тусклой бездне.

За перегородкой было тихо. Посапывал носом Космачев. За шкафом несмело подал голос сверчок.

Стуча сапогами, Мариша прошел к вешалке, торопливо нахлобучил фуражку, запахнул шинель, не попадая в крючки. И вышел в ночь.

Сырая, тихая темень стояла над местечком. Где-то далеко еще были слышны взвизги сестер и смех пробиравшихся через уличную топь гостей.