Через семь лет - [24]

– Случилось что? – Валька посмотрел на нее с тревогой.

– Нет, – она улыбнулась, – просто хотела узнать, как ты, и погулять немножко.

– Я в порядке, хотя и странно это, будто и не было ничего. А вот ты, небось, спать хочешь: всю ночь меня караулила.

– Хочу, – честно призналась она, – я лягу скоро, а теперь пойдем в скверик, на нашу лавочку. Ты возьмешь меня на руки, как тогда, а я подремлю на тебе немножко. Только ты меня не трогай! А если и вправду засну, разбуди меня через час. Ладно?

Валька ошалело уставился на нее. Она сдвинула брови:

– Не хочешь? Ты устал сильно – столько работал, давай тогда по домам. Завтра погуляем.

Но он уже пришел в себя, схватил Дашу за руку и увлек за собой.

Они продрались сквозь густой кустарник и устроились на той самой лавочке, где Валька нашел ее неделю назад, почти бездыханную. Она забралась к нему на колени, свернулась калачиком, прижала к себе руки и спрятала лицо на его груди. Он поцеловал ее в висок и начал гладить по голове, перебирая шелк ее волос. Даша шевельнулась:

– Эй-эй, договор был, меня не трогать.

– Что за дискриминация такая, – Валька притворно рассердился, – ей, значит, можно на меня с ногами залезть, а мне ее и по головке погладить нельзя?

– Нельзя, раз я не разрешила, – она примирительно ткнулась губами в его щеку, – Валечка, ты же… – она запнулась, – ну как у англичанов такие мужчины называются?

– У англичан, – поправил он машинально, – а называются джентельмены.

– Да-да, и еще ты – рыцарь. Потому что спас меня.

Он снова поцеловал ее в висок, прямо в нежный завиток светлых волос и подумал, что он почти ее любит, но никогда на ней не женится. Просто не сможет переступить через себя. Ведь все, что он успел ей рассказать, было для нее внове. Говорил ли он о египетских пирамидах и фараонах, или древней Греции и Риме, о фильмах, уж какой там Тарковский или Феллини, она и «Чапаева» не видела, о книгах, утрируя, конечно, можно сказать, что и «Букварь» она до конца не дочитала. И он с тоской подумал, что вот три очень не глупые, добрые, надежные и забавные девочки, родились и выросли в самом сердце России, а их ни в школе, ни в семье даже по-русски толком говорить не выучили, кругозор почти на нуле, все их знания – это только то, что было вокруг, то, что они видели и могли потрогать. У Светы и Лены отцы пили по-черному. У Даши – не было вовсе. Вот уехали они из своих деревень и пытаются оторваться от своего мира и встроиться в иной, в его, Валькин мир. А как это сделать? Замуж выйти? Но вот ведь они сами говорят, что ни инженеры молодые, ни студенты не проявляют интереса к ним (разве что к их юным, прекрасным телам).

Вот и смирилась Света, что в пятнадцать лет ее изнасиловали. Даже не пыталась заявить в милицию, боясь гнева родителей, позора и осуждения односельчан. И Лена бросилась на шею заезжему женатому парню, чтобы не повторить историю Светы. А вот это нежное зеленоглазое создание, что дремлет сейчас у него на руках и не позволяет к себе прикасаться, – куда и к кому бросится она, как долго сможет хранить себя в чистоте? Она ведь и льнет к нему, и все трое, да нет, все четверо, прилипли к их компании, потому что почувствовали – здесь не обидят, и явно наслаждаются каждым часом этого прекрасного и скорее всего неповторимого для них лета.

Он снова с нежностью тронул губами ее висок и вдруг понял, что не только Алевтина, прошедшая через следственный изолятор, но и обе кареглазые проказницы, успевшие, каждая по-своему, ощутить, что такое женская доля, стараются сберечь «малую», как они ее называли.

Тут «малая» зашевелилась и заговорила (помните про объятия, ее как раз обнимали сейчас, и поэтому она могла сказать все). Она забормотала что-то, не открывая глаз, будто со сна, когда еще не проснувшись, человек договаривает, например, приснившийся сон. Но постепенно речь ее становилась понятней:

– Хорошо… баюкать, как мама в детстве… и отец… не помню: он пьяный под трактор попал, на котором ехал…, насмерть… Мать говорит – он добрый был…, помню, он меня тоже на руках… и целует, как ты сейчас, в висок… мне четыре года было…, я лица его даже не помню… на фотографиях только.

Потом она замолчала, поежилась и проснулась.

– Я спала?

– Немножко?

– А во сне не говорила?

– Так, бормотала сквозь сон что-то, не разобрать.

– А время сколько?

– Нужно говорить: «Который час?», – улыбнулся Валька.

– Который час? – послушно повторила она и улыбнулась в ответ. – Жалко, нельзя, чтобы вы хотя бы годик здесь пожили, я бы такая умная от тебя стала.

– Ты и сейчас умная, это я серьезно, а от меня ты бы не ума, а знаний набралась, а это не одно и то же.

– Ну пусть знаний, что они помешают? Я и сейчас все-все запоминаю, что ты рассказываешь. Мне так интересно, ты говоришь, как учитель наш по географии.

Чибисов припомнил вдруг, что она действительно огорошила его как-то раз по-настоящему серьезными познаниями в географии, что было тем более поразительно, что в остальных науках не было даже среднего уровня.

– А время… ой, который час?

– Есть еще немного, минут пятнадцать.

– Хорошо, – она плотнее прижалась к его груди, – мне с тобой хорошо, а нам всем – с вами. Жаль только, что скоро все закончится, вы уедете, а мы тут скучать останемся. Такого лета больше ведь не будет.