Через пустыню - [9]

Только мало-мальски начав ориентироваться в столь необычной обстановке, я взобрался на жеребца, чтобы довериться не только проводнику, но и инстинкту своего животного. Казалось, мой выносливый жеребец уже не в первый раз совершает подобный путь. Он крайне весело трусил в безопасных местах, а там, где слой соли казался ненадежным, выказывал очевидное предпочтение лучшим местам тропы, часто достигавшим всего лишь одной стопы в ширину. Жеребец складывал уши, обнюхивал землю, сопел, сомневаясь или раздумывая, а несколько раз его предусмотрительность заходила так далеко, что подозрительные места он предварительно испытывал ударом копыта.

Проводник шагал впереди, я следовал за ним, а за мною ехал Халеф. Дорога так поглощала наше внимание, что говорили мы очень мало. Так двигались мы свыше трех часов, когда Садик обратился ко мне:

— Будь внимателен, сиди! Сейчас начнется самый ненадежный кусок пути.

— Из чего это видно?

— Тропа часто идет по глубокой воде, притом на большом протяжении она так узка, что ее можно перекрыть двумя ладонями.

— Корка еще достаточно крепка?

— Этого я в точности не знаю. Толщина ее меняется; и часто весьма значительно.

— Тогда я спешиваюсь, чтобы уменьшить нагрузку на лошадь.

— Сиди, не делай этого. Твоя лошадь идет увереннее, чем ты.

Здесь приказывал проводник, стало быть, мне пришлось повиноваться, и я остался в седле. Но и сегодня еще, спустя многие годы, я с дрожью вспоминаю те десять минут, что последовали за распоряжением проводника: всего лишь десять минут, но они показались целой вечностью.

Мы достигли того места, где чередовались низины и холмы. Волнообразные поднятия состояли, правда, из твердой, прочной соли, но в понижениях была тягучая, кашицеобразная масса, где лишь местами попадались отдельные узкие островки, по которым и человек, и животное только с величайшей осторожностью и величайшим риском могли пройти. И при этом вода доходила мне до бедер, хотя я сидел в седле. Следовательно, места, по которым можно было пройти, надо было сначала найти под водой. Самое худшее заключалось в том, что проводник, а также животные должны были сначала найти, а потом проверить опору, прежде чем перенести на нее весь свой вес, да еще эта опора была такой обманчивой, предательской, мимолетной, что нельзя было ни мгновения промедлить, если только не задаваться целью утонуть. Это был ужасный путь.

И вот мы добрались до места, не обещавшего на протяжении добрых двадцати метров ни единого сантиметра широкой, сколько-нибудь надежной тропы.

— Сиди, внимание! Мы здесь можем погибнуть! — крикнул проводник.

Продолжая нащупывать почву и оборотив лицо к восходу, он вслух прочитал священную Фатиху [31]: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклянемся и просим помощь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, — не тех, которые…»

Позади меня Халеф тоже читал молитву; но внезапно оба одновременно онемели: из-за ближайшей гряды холмов раздался выстрел. Проводник вскинул обе руки, издал странный крик, оступился и в следующее мгновение исчез под соляной коркой, которая сейчас же снова сомкнулась над ним.

В такие мгновения человеческие чувства сохраняют живость, которая молниеносно и с четкой ясностью подсказывает сознанию целый набор идей и решений. В иных случаях для этого понадобилось бы четверть часа и даже несколько часов. Еще не затих звук выстрела и не совсем потонул проводник, а я уже все понял. Убийцы решили погубить своих обвинителей. Проводника, Арфу Ракедима, они привлекли на свою сторону, использовав его зависть к Садику. Им вовсе не надо было причинять вред непосредственно нам. Стоило убить нашего проводника, и мы бы безусловно погибли. И вот в самом опасном месте пути они устроили засаду и застрелили Садика. Теперь им оставалось только смотреть, как мы потонем.

Я заметил, что пуля попала Садику в голову, несмотря на быстроту, с которой все случилось. Не знаю, задела ли пролетающая пуля и моего коня или он просто испугался выстрела, но маленький берберский жеребец резко взбрыкнул, потерял опору, поскользнулся и рухнул.

— Сиди! — в неописуемом страхе вскричал позади меня Халеф.

Конечно, я бы погиб, если бы не одно обстоятельство: в то самое время, когда лошадь погружалась в соляную топь, напрасно пытаясь передними копытами зацепиться за твердое, я оперся обеими руками о луку седла и перепрыгнул через голову бедной лошади, которая вследствие этого прыжка была буквально вдавлена под соляную корку. В то мгновение, когда я летел по воздуху, Бог услышал самую пылкую молитву во всей моей жизни.

Я было нащупал прочную опору, но она моментально подалась подо мной; уже полу затонувший, я снова уперся ногами и собирался с силами; я тонул и выныривал, я оступался, шагал не в ту сторону, но тем не менее находил твердый грунт; я то и дело срывался и все же продвигался вперед; я больше ничего не слышал, я больше ничего не чувствовал, я больше ничего не видел, кроме трех человек там, на соляном валу, двое из которых поджидали меня с ружьями на изготовку.