Череп императора - [40]

Я отпихнул ее и наконец-то смог заглянуть внутрь кабины. Там, на полу, скрючившись и неловко заломив руку, лежал мужчина. А из под его кожаной куртки по полу растекалась черная лужа густой крови.

12

Давненько я не видывал в Лениздате такого переполоха. Первыми подъехали омоновцы. Громадные мужики с капюшонами на лицах, в бронежилетах и с автоматами. Они рассыпались цепью и оперативно перекрыли все входы и выходы. Следом начали прибывать милиционеры на «уазиках», в сопровождении различного уровня начальства — в форме и без.

Последними подъехали машины «скорой помощи». К этому моменту у дверей Лениздата образовалась такая пробка, что санитары с носилками не могли протиснуться к месту происшествия минут пятнадцать…

Несмотря на репутацию северной столицы, ритм петербургской жизни нисколечко столичный не напоминает. Не знаю, в чем здесь дело. Наверное, темперамент у нас не тот. Север, холодное небо, нордическая ленца… В Петербурге редко дерутся в ресторанах, еще реже — на улицах. Во времена общественных катаклизмов граждане предпочитают отслеживать происходящее не с уличных баррикад, а исключительно по телевизору. Кстати, и самих баррикад у нас не строили, наверное, с самого восстания декабристов. И уж совсем редко в Петербурге убивают журналистов.

Говорят, что профессия репортера успела превратиться в одну из самых опасных. Утверждают, что мои коллеги гибнут чуть ли не по одному в неделю. Не знаю, может быть, где-то это и так. Но не в Петербурге. Допускаю, что в Москве журналистов действительно отстреливают стаями. По слухами, опасна жизнь газетчиков и где-нибудь, наоборот, в Иркутске-Якутске, где тайга, тундра и прокурор-медведь. У нас — нет.

Мирок петербургской прессы — если специально не ставить целью нарваться на неприятности — довольно уныл и весьма безопасен. Да если и ставить… Получить по носу или, скажем, заработать перелом конечности — это запросто. Сколько их, загипсованно-забинтованных любителей сунуть нос в чужие дела, приползало в свое время в наш редакционный буфет! Однако чтобы прямо в лифте Лениздата находили подстреленных мужиков?! Нет, положительно что-то сломалось в этом мире, что-то испортилось.

Весь пол на лестничной площадке четвертого этажа был заляпан следами шипастых омоновских ботинок, перепачканных в крови. Над извлеченным из лифта пострадавшим колдовал врач. Рядом, держа в вытянутой руке капельницу, стоял санитар.

— Пульс есть, — распрямился наконец доктор. — Давай подержу капельницу. Сгоняй вниз, позвони в Военно-медицинскую, пусть готовят операционную.

Санитар унесся вниз, а врач принялся убеждать стоявших вокруг милиционеров, чтобы они разогнали образовавшуюся на лестничной площадке толпу.

— Парню воздух нужен, а вы…

— Потерпите минутку, — отвечали те, — сейчас проведем опознание, и все разойдутся.

Вокруг носилок плотным полукругом стояли крупные милицейские и прокурорские чины. Каждый старался отдать как можно больше распоряжений, и суета стояла совершенно бестолковая. Несчастную тетку, нажавшую кнопку вызова лифта передо мной, допрашивали, похоже, уже по пятому кругу, неподалеку от меня по стойке «смирно» стоял охранник с первого этажа Лениздата.

— Что ж ты, раздолбай, делаешь-то?! — шипел на него дородный мужчина в штатском. Судя по манере поведения — никак не меньше чем генерал. — Под трибунал захотел, а? Это я тебе быстро устрою… Моргнуть не успеешь. Как он мимо тебя сюда просочился? С дырками-то в пузе?! Весь кровью заляпанный?! Как?! Я тебя спрашиваю!

Дополнительную сумятицу внесли налетевшие телевизионщики. Минут через пятнадцать после приезда милиции они появились на месте события со всеми своими камерами, толстыми черными кабелями и слепящими софитами. Одна бригада с Пятого канала, одна — с Одиннадцатого. Омоновцы пытались оттеснить телевизионщиков на лестницу, но не то чтобы очень уж активно. Стражи порядка понимали: чтобы в Лениздате полностью оградить себя от масс-медиа, им пришлось бы выставить из здания по крайней мере несколько тысяч человек.

— Елисеев! — крикнул в толпу один из милицейских чинов. — Руководство собрал?

— Собрал! — гаркнул незримый Елисеев.

— Давай их сюда!

Сквозь толпу стали по одному протискиваться редакторы расквартированных в Лениздате газет и журналов. Взмокшие, они по одному подходили к растрепанному потерпевшему, над которым продолжал колдовать врач. «Нет, не мой», «Первый раз вижу», «Не знаю его» — по очереди отвечали они лейтенанту, оформлявшему протокол. Обо мне все, похоже, забыли.

Я стоял, прислонившись к стене, и курил. Еще в самом начале я подробно, с деталями, изложил все, что видел своими глазами, и после этого меня больше никто не трогал. «Вы еще понадобитесь, — категорично заявил мне милицейский капитан, первым начавший переписывать фамилии свидетелей, — никуда отсюда не уходите». Я и не уходил. Если бы меня попросили опознать подстреленного парня, я не стал бы врать органам. Но меня не спросили. А сам я лезть не стал. Между тем лежащего на носилках я узнал.

Я узнал его сразу, в первую же секунду, как заглянул в раскрывшиеся двери лифта. Для этого мне даже не понадобилось долго вглядываться в его перемазанное кровью лицо. Хватило и того, что я увидел дегенеративный бритый череп, борцовскую шею, а на физиономии — здоровенный лиловый синяк.