Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [45]

. Не было совпадением, продолжил Банги, что столь непоследовательно действующий род войск был единственным в армии Германии, которым руководил нацистский политик Геринг, успевший, прежде чем уйти в политику, послужить пилотом и принять участие в Первой мировой войне. Гитлер, будто бы, любил повторять, что у него консервативная армия[524], реакционный флот и нацистская авиация. Эта политизированная авиация проникала в воздушное пространство Англии, будучи не готовой к тому, с чем ей предстояло там столкнуться. Ганс-Эккехард Боб, пилот истребителя «Мессершмитт-109», вспоминал туманный день, когда «Внезапно позади меня вынырнули “Спитфайры”, идущие боевым порядком, четко выдерживая линию огня, и я изумился, как это возможно при полном отсутствии видимости сверху и снизу?»[525] Ответ, разумеется, заключался в прекрасно настроенном британском радаре и системе раннего оповещения. Немцы в дни своей славы постоянно переоценивали наносимый ими ущерб и в середине августа 1940 г. верили, что у Британии имеется всего 300 исправных истребителей. В действительности их было 1438[526] – вдвое больше, чем всего за шесть недель до этого. Соотношение потерь всегда было в пользу британцев, потерявших в общей сложности 1547 своих самолетов и уничтоживших 1887 немецких. Поскольку большинство воздушных боев происходило над Англией, британские пилоты могли совершить за день несколько боевых вылетов[527] – снаряжение боекомплектом занимало у них меньше четырех минут. Если они были подбиты, то часто могли десантироваться на собственную территорию и снова вылететь, а выжившие после парашютирования немецкие пилоты становились военнопленными, многие гибли в ледяных водах Ла-Манша. (По той же причине британцы потеряли в этот период больше членов экипажей бомбардировщиков, чем летчиков-истребителей – 801 против 544 человек.)[528]

Жители также привыкли к бомбардировкам. Например, в ходе опроса, проведенного в середине сентября 1940 г. по поручению правительства, 31 % лондонцев ответили, что «совсем не спали» прошлой ночью. В середине октября о полном отсутствии сна сообщили только 5 % опрошенных, а в середине ноября не пожаловался никто[529].

Даже если бы немцы высадилась на английскую землю[530], нужно было бы обеспечить снабжение плацдарма – осенью 1940 г., главным образом, по морю. Тогда кораблям немцев пришлось бы иметь дело с Королевскими ВВС в редкие моменты хорошей погоды и с ужасной погодой осеннего Северного моря – все остальное время. «Победа была достигнута вовсе не с ничтожным перевесом, – заключил Банги в своей авторитетной истории битвы за Британию. – Люфтваффе не имели шансов»[531].

Однако все это намного очевиднее сейчас, чем в 1940 г. До тех пор пока нападение японцев на Перл-Харбор не заставило американцев включиться в войну, они легко забывали, какой неимоверно трудной была война для Британии. Не случайно вступление американцев в войну описано лишь в третьем томе шеститомных мемуаров Черчилля о Второй мировой, а имя Дуайта Эйзенхауэра появляется примерно в середине четвертого тома. Оруэлл отметил отрезвляющий характер этого времени в дневниковой записи от 19 октября 1940 г.: «Невыразимая тоска – каждое утро, разжигая огонь с помощью прошлогодних газет, видеть промельки оптимистичных заголовков, обращающихся в дым»[532].

В том же месяце Черчилль жаловался в записке министру иностранных дел, что ошеломлен «проблемой с этим обманщиком Кеннеди»[533]. Через несколько недель произошло беспрецедентное событие – переизбрание Франклина Рузвельта на третий президентский срок. Это стало большим облегчением для Черчилля, поскольку означало, что Америка будет помогать Британии открыто, без особой оглядки на изоляционистскую реакцию американского Среднего Запада. На месте это означало долгожданную возможность избавиться от посла Кеннеди.

Но и отправленный домой, Кеннеди продолжил трепать языком. «С демократией в Англии покончено»[534], – уверял он газетчиков, когда вернулся в Соединенные Штаты. Более того, добавлял он, она может провалиться и в США, поэтому «нам нет смысла ввязываться».

Затем Кеннеди, подумывавший о борьбе за президентское кресло, поехал на встречу с Рузвельтом домой к президенту в Гайд-Парк (штат Нью-Йорк). Рузвельт собирался предложить ему остаться на уик-энд, но после десятиминутной беседы с глазу на глаз передумал. Он выкатился в своем кресле-коляске из комнаты и сказал жене: «Я не желаю видеть этого сукина сына до конца своих дней. Пусть у него примут отставку и выставят отсюда»[535]. Элеанора Рузвельт возразила, что Кеннеди был приглашен на ланч, и услышала в ответ распоряжение подать машину, дать ему сэндвич и посадить на поезд до Нью-Йорка. После она вспоминала этот день как «один из самых ужасных в жизни».

Вернувшись в Нью-Йорк, Кеннеди встретился с Чарльзом Линдбергом в отеле «Уолдорф-Астория». Линдберг записал в дневнике: «Он чувствует, как и мы, что положение Британии безнадежно и что лучше всего для нее было бы в ближайшем будущем начать мирные переговоры»[536]. Главным препятствием для договоренности, добавил Кеннеди, являются Черчилль и его надежда на вступление Америки в войну.