Чемпион - [46]

— Козленка принес величиной с воробья, а ищешь самого большого доктора! Как же это понять?

В лаборатории она сделала козленку укол, смаза­ла его больную ножку каким-то бесцветным лекарст­вом, а потом еще желтой мазью, перевязала ее.

— Ну, вот и все, сынок! — сказала она. — Больше того, что я сделала, даже самый большущий доктор не сможет сделать!

— Он теперь не умрет? — спросил Есим.

— Козленок твой? Нет, он не умрет...

Вместе со своим новым любимцем Есим вышел на улицу. Потрогал живот у козленка, — а он пустой, как мяч, из которого выпущен весь воздух.

— Э-э! — воскликнул Есим. — Да ты голодный... Что же мне теперь делать с тобой? Есть у меня пять рублей. Понимаешь? Мы сейчас что-нибудь в магазине купим!

Есим купил сто граммов конфет и двести граммов пря­ников. Выйдя из города, он сел поудобнее на берегу реки и стал кормить козленка.

До чего же они глупые и упрямые, эти козлята! Не едят конфет! Положишь одну ему в рот, а он фыркает и выплевывает.

— Дурак ты! — рассердился Есим. — Хоть одну по­пробуй! Смотри, какая сладкая!

Но козленок не стал кушать и пряники.

— У меня же больше ничего нет для тебя! — серди­то сказал ему Есим. — Или ты хочешь подохнуть от го­лода, пока мы доберемся до дома?

Есим смочил пряник в воде, козленок стал брать понемногу.

— Ешь, ешь, не бойся! — радостно говорил ему Есим.

Козленок съел два размоченных в воде пряника.

— Вот и молодец! — похвалил его Есим.

С этого дня они стали друзьями. Есим решил выхо­дить козленка. Он поил его молоком, давал ему хлеб, а иногда конфеты и сахар.

Прошло несколько дней, опухоль на ноге у козленка спала, ранка совсем зажила.

Есим заметил, что козленок стал расти, отрастала на нем шерсть. Он так и ходил по пятам Есима, отстав от стада.

Пришла осень. Приближалась пора учения. Уже не­сколько раз мать присылала телеграммы, вызывая маль­чика домой.

Нужно было ехать, и Есим собрался в дорогу.

Жалко было прощаться с козленком. Он стал уже совсем большой. На спине у него появились бурые по­лоски, на голове показались рожки.

Прижав к себе своего маленького друга, Есим не­громко говорил ему:

— Теперь ты вырос... Будь умницей. Не прыгай зря по камням... И пожалуйста, не бодайся с большими козлами... Ведь у тебя есть такая привычка! Будь осто­рожен... — Есим поцеловал козленка в мордочку, оделся, простился с бабушкой и дедушкой и пошел по доро­ге.

Он уже далеко ушел, как вдруг услышал за собой жалобное блеяние козленка. Есим обернулся, и сердце его замерло. Как дитя за матерью, за ним бежал белый козленок.

Есим подхватил его на руки и вернулся к юрте.

— Привяжите его! — попросил он дедушку. — Не хо­чет меня отпускать...

Старого Ораза взволновало поведение белого коз­ленка. Он взял его на руки и ласково сказал:

— Ах ты, дорогой мой! Вот оно животное! Душа у него привязчивая! Иди, внучек... Я подержу его... Иди!

Есим пошел и долго еще слышал тоненький голосок, который будто просил дедушку:

— Отпустите меня! Отпустите...

В конце концов Есим не выдержал и бросился бе­жать без оглядки. В глазах его были слезы.

1952

ГУЛЬБАРШИН

Толеп вернулся домой. Еще в дверях, внимательно посмотрев на мать и дочь, сидящих в разных концах комнаты, он понял: что-то случилось. Жаркий спор вих­рем прошел между ними — об этом говорили их милые лица с небольшими вздернутыми носиками и нахмурен­ными бровями. В минуты ссор мать и дочь были особен­но похожи друг на друга.

Гульбаршин в голубом шелковом халате сидела на диване, под босыми ногами, у нее лежали капроновые чулки. Она бросила на мужа исподлобья выразитель­ный взгляд, означавший, что она хочет ему что-то ска­зать.

Как всегда веселый, Толеп спросил у жены:

— Ну, что произошло между вами? Уж не боролись ли вы здесь?

— Десять лет я ее учила! — быстро заговорила Гуль­баршин, кивая на дочь. — И что же она теперь хочет сделать?! Вместо того, чтобы стать человеком, чтобы стремиться вперед, она хочет назад идти! Ты посмотри на детей других родителей: одни инженерами стали, дру­гие — врачами... Школу кончают, чтобы попасть в инсти­тут, в университет. А она думала, думала и вот наду­мала сегодня... Решила взвалить себе на плечи лопату и чернорабочей стать!

— Ничего не пойму! — сказал Толеп. — О чем ты го­воришь, Гульбаршин?

— Если меня не понимаешь, у нее спроси! Скажи своему отцу, Милат, как называется твоя одногодичная школа, в которой готовят чернорабочих?!

Характер у Милат был крутой, резкий. Она была первенцем. И ростом и мыслями быстро догнала мать, и теперь, когда вступила в спор, не уступала в слове. Сказанное матерью задело ее за живое:

— Буду я чернорабочей или кем другим, за свое бу­дущее сама отвечу! По крайней мере, не буду, как вы, висеть у кого-нибудь на шее.

Эти дерзкие слова вонзились в сердце матери, как острые иглы.

— Нет, ты послушай... — пробормотала она. — Ты послушай, о чем она говорит... — и Гульбаршин задро­жала от негодования и обиды. — Она считает меня обу­зой... Ох, бессовестная! Я же не кончала, как ты, деся­тилетку!

— А кто не кончил десятилетку, тому и работать, что ли, нельзя?

— Нет, хватит! — оборвала ее мать. — Ты посмотри, Толеп, она без всякого стыда со мной пререкается! Да будь ты не только что чернорабочей — колхозницей ста­новись, раз так! Свиней иди пасти! Нет мне больше до тебя дела!