Чем я хуже? - [86]

— Чего? — округлила глаза и невольно приоткрыла красивые полные губки Татьяна.

— Гомосексуалист. Мужеложец. Содомит. Педераст. Называйте, как хотите. По советским законам это, конечно, карается, сами понимаете, но мне сделали исключение. Так получилось, Татьяна, вы уж извините… Вас, наверное, не предупредили?

— Нет, — Татьяна с откровенно выраженной брезгливостью на красивом лице — отступила на шаг. Не предупредили.

— Вот работнички… — осуждающе покачал головой Алексей Валентинович. — Всегда, что-нибудь да забудут или напутают… А, я очень извиняюсь за вопрос, Афанасия ко мне в спальню нельзя как-нибудь зазвать? Ну, к примеру, лампочку перегоревшую заменить? Еще чем-нибудь мне помочь?

— Н-нет, — Татьяна подхватила корзину с грязными вещами и пошла к выходу, уже совершенно не виляя бедрами (хотя прекратить движение налитых ягодиц под тесной юбкой было не в ее власти). — Думаю, что нет.

Оставшись один, Алексей Валентинович упал на спину, раскинув руки, и беззвучно захихикал, вспоминая выражение лица русской красавицы. Вставать не хотелось, сказалась бессонная ночь и схлынувшее напряжение последних дней, и он решил еще немного поваляться на шикарной кровати. На такой ему не приходилось отдыхать даже в своем времени. Дверь открылась без стука — зашел Куевда.

— Что ты Татьяне наплел, обормот? — спросил он, подходя ближе. — Разве можно так женщину пугать, даже если она и сотрудница НКВД?

— Михаил, давай начистоту, — сказал Алексей Валентинович, садясь в кровати. — Татьяне, что было поручено? Соблазнить меня и переспать? Так?

— И что ты видишь в этом плохого? — удивился Михаил. — Что ты в этом опасного или обидного для себя нашел? Или, может, она не в твоем вкусе? Так ты только скажи — подберем другую.

— Зачем?

— Ну, тело-то у тебя молодое, здоровое. Ему баба нужна. Физиология, никуда от этого не денешься. Считай это врачебной рекомендацией. Сугубо для здоровья. И чтобы мысли ненужные в твоей голове не бродили. Родине не только твое здоровье, но и настроение очень важно.

— Ясно, — кивнул головой Алексей Валентинович. — Чтобы больше пользы приносить Родине, я должен быть сытым, хорошо одетым и в половой сфере удовлетворенным. В принципе, логично. Вот только, как бы это сказать… Чтобы меня вкусно кормили и в новье одевали — я согласен, а вот, чтобы мне, как кобелю, самку для «физиологической потребности» подставляли… Извини, но это меня как-то коробит. Я, конечно, благодарен вашему (а теперь уже и нашему) ведомству за усиленную заботу. Понимаю, что мог бы и в камере тюремной продолжать мемуарами заниматься, а мне предлагают с красивой женщиной в постели покувыркаться. И Татьяна, на мой вкус, очень даже соблазнительная бабенка. Очень. Но… Извини, Михаил, не хочу никого обидеть, особенно вашу работницу-красавицу, но в той своей жизни, я к проституткам не ходил. Хотя, конечно, это грубое определение Татьяне явно не подходит. Скорее, я так понимаю, в ее обязанности включено что-то из функций древнегреческих гетер или японских гейш.

— Да, Алексей, не вопрос, — пожал плечами Куевда. — Не хочешь с бабой спать — не надо. Хочешь тихо сам с собою, правою рукою — пожалуйста. Хозяин — барин. Природа ведь все равно своего потребует. Куда ты денешься?

— Правою рукою — тоже не хочется, — улыбнулся Алексей Валентинович.

— Тоже не вопрос, — улыбнулся Михаил, — можешь левою.

— А можно мне встречное предложение на эту тему высказать?

— Валяй — я послушаю.

— Как ваша Татьяна многостаночница: и домохозяйка, и телесная удовлетворительница; так и у меня есть своя женская кандидатура, с которой мне бы хотелось и в постель ложиться, и просто общаться-разговаривать, и в работе помощь получать. Она кстати опытная машинистка — может мои рукописные мемуары перепечатывать.

— Клавдия Нефедова что ли? — сразу догадался Михаил.

— А почему бы и нет?

— Так она ведь не твоя жена, а твоего предшественника.

— Я с Клавой больше двух недель вместе прожил. Она мне и как женщина, и как человек очень даже понравилась. Совершенно, так сказать, без говна в душе. Кстати, несмотря на аресты вокруг, чистосердечно преданная своей Родине комсомолка. Такие, как она, в войну шли добровольцами на фронт, в партизаны, в подпольщики. И, если даже и попадали в плен, терпели лютые пытки и не предавали ни своих товарищей, ни свою страну. На нее ваше, то есть наше, ведомство вполне может положиться. Готов собственной головой поручиться.

— Что ж, — присел на стул Михаил, — определенный резон в твоих словах есть… Тем более, что, как я понял наших харьковских товарищей, определенные сомнения в тебе и в ситуации вокруг тебя, особенно после допросов, у Клавдии возникли. А ты знаешь, привезти ее сюда и изолировать вместе с тобой — это даже может быть полезным. Опять же, как ты говоришь, опытная машинистка. Это тоже имеет значение. А ее личной судьбы тебе не жалко? Она ведь опять в институт пошла учиться, как ее наши коллеги по твоей просьбе освободили. А здесь ей придется взаперти вместе с тобой сидеть.

— А в Харькове она кем будет, пока я здесь взаперти? Соломенной вдовой? Солдаткой? Вроде и замужем, а где он, тот муж? И, Михаил, я ж тебе говорю: Клава ради пользы Родины морально вполне готова пойти на лишения. И я был готов к тому, что и сам у вас пропаду, и ее из-за меня в лагеря сошлют. А тут, хоть и под надзором, и взаперти, но не в тюрьме все-таки. Условия, я считаю, вполне сносные.